Майкл Джексон - Moonwalk, или Лунная походка: Майкл Джексон о себе
Операцию на носу делали себе и Джуди Гарланд, и Джим Харлоу, и многие другие. Моя беда в том, что люди привыкли видеть меня другим — таким, каким я был «ребенком-звездой». Мне хотелось бы раз и навсегда покончить с этими разговорами, Я никогда ничего не делал ни со своими щеками, ни со своими глазами. Я не утончал губы и не сводил кожу. Утверждения об обратном просто нелепы. Если бы это было правдой, я бы так и сказал, но это неправда. Я дважды менял форму носа и недавно добавил ямочку на подбородке, но это все, точка. И мне наплевать, что говорят, — это мое лицо, и я сам знаю, какое оно.
Я стал вегетарианцем и значительно похудел. Уже многие годы я придерживаюсь строжайшей диеты. И чувствую себя как никогда хорошо, гораздо более здоровым и полным сил. Я просто не понимаю, почему прессе так нравится судачить о моей внешности, Ну какое отношение имеет мое лицо к моей музыке и танцам?
На днях кто-то спросил меня, счастлив ли я. И я ответил: «По-моему, я никогда не бываю вполне счастлив». Я принадлежу к людям, которых трудно удовлетворить, но в то же время я понимаю, за сколь многое я должен быть благодарен судьбе, и я действительно ценю то, что я здоров, что меня любят мои родные и друзья.
Меня легко смутить. В тот вечер, когда я получал восемь премий «Американской музыки», я принимал их в темных очках, и церемония передавалась по телевидению. Кэтрин Хепберн позвонила мне и поздравила, но отругала за очки. «Ваши поклонники хотят видеть ваши глаза, — выговаривала она мне. — Вы обманываете их ожидания». В следующем месяце — феврале 1984 года — «Триллер» получил семь премий «Грэмми», и похоже, что должен был получить и восьмую. Весь вечер я выходил на сцену за премиями в темных очках, А под конец, когда «Триллер» получил премию «За лучший альбом», я поднялся на сцену, снял очки и посмотрел прямо к камеру.
— Катрин Хепберн, — сказал я, — это — для вас.
Я знал, что она смотрит меня по телевизору, и она действительно смотрела. Надо же иногда и развлечься.
Глава 6
Тебе нужна только любовь
Я предполагал провести большую часть 1984 года, работая для кино, но от этих планов пришлось отказаться. Для начала в январе, снимаясь с братьями в рекламе пепси-колы, я чуть не сгорел. Пожар начался по чистой глупости. Мы снимались ночью, и я должен был спускаться по лестнице, держа в руках магниевые вспышки, которые должны были вспыхнуть по обе стороны от меня, чуть за спиной. Все казалось очень просто. Я иду вниз по лестнице, а огонь вспыхивает позади меня. Мы сделали несколько проб, на редкость удачных. Световой эффект от вспышек был отличный. Только позже я обнаружил, что магний — вопреки правилам безопасности — вспыхивал всего в двух футах от моей головы. И я должен был стоять между этих огней.
Тут Боб Джиральди, режиссер, подходит ко мне и говорит: — Майкл, ты слишком рано начинаешь спускаться. Мы хотим видеть тебя там, наверху лестницы. И запечатлеть тебя там, когда вспыхивают огни, так что задержись немножко.
Я и задержался, огни вспыхнули с обеих сторон, и от искр загорелись волосы. Я же, пританцовывая, спускался по лестнице, кружился и крутился, понятия не имея, что горю. Потом я, видно, что-то почувствовал, потому что руки сами поднялись к голове. Я понял, что горю, и упал, пытаясь сбить пламя. Тут Джермейн обернулся и увидел, что я лежу на земле. А так как перед этим раздался треск вспышек, он решил, что в меня кто-то выстрелил из толпы, потому что мы снимались перед большим скоплением публики. Во всяком случае, так ему показалось.
Мой охранник, Мико Брандо, первым подскочил ко мне. И тут начался кошмар. Все словно с ума посходили. Никаким фильмом невозможно воспроизвести то, что творилось в ту ночь. Публика вопила, кто-то кричал: «Тащите лед!» Кто-то куда-то бежал. Люди орали: «Нет, нет!» Примчалась машина «скорой помощи», И когда меня в нее несли, я увидел чиновников компании «Пепси», сгрудившихся в углу, — вид у них был перепуганный. Помню, медики укладывали меня на носилки, а ребята из «Пепси» даже не подошли, до тот они были перепуганы.
Сам я находился в какой-то прострации, несмотря на ужасную боль. Смотрел на все будто со стороны. Мне сказали потом, что я был в шоке, но я отлично помню, как ехал в больницу, потому что в жизни не думал, что когда-нибудь меня повезут в машине «скорой помощи» с воющими сиренами. В юности мне всегда хотелось прокатиться таким образом. Когда мы подъехали к больнице, мне сказали, что у дверей уже собрались корреспонденты, и я попросил дать мне перчатку. Есть фотография, как я лежу на носилках и машу перчаткой.
Потом один из врачей сказал мне, что я чудом остался жив. Один из пожарных заметил в больнице, что в подобных случаях нередко загорается одежда. Может обгореть лицо, и человек вообще может сгореть заживо. Вот так-то. У меня были ожоги третьей степени — кожу прожгло почти до костей, так что заживление проходило нелегко, но мне, конечно, повезло очень.
Теперь-то мы знаем, что этот инцидент создал огромную рекламу компании «Пепси». Продажа пепси сразу пошла в гору. Представители компании пришли ко мне и предложили самое большое вознаграждение за всю историю рекламного дела. Гонорар был настолько велик, что вошел в «Книгу рекордов Гиннесса». Я сделал для «Пепси» еще одну рекламу под названием «Малыш» и немного досадил им, отказавшись участвовать в съемках, на которых они настаивали, так как считал, что они не сработают. Впоследствии, когда реклама оказалась очень удачной, представители компании сказали, что я был прав.
Я до сих пор помню, как были напуганы сотрудники «Пепси» в ночь пожара. Они думали, что теперь, когда американские ребята будут пить пепси, они будут вспоминать, как я горел, и им это отравит все удовольствие. Кроме того, сотрудники «Пепси» понимали, что я могу подать на них в суд, да и я мог бы — просто оказался шляпой. Самой настоящей шляпой. Мне тогда заплатили 1 500 000 долларов, которые я тут же передал Центру для обожженных имени Майкла Джексона, Мне хотелось что-то сделать для других обожженных, которых я видел в больнице, — так мне было их жаль.
За этим последовало турне «Виктори». За пять месяцев мы с братьями выступили пятьдесят раз.
Мне не хотелось ехать в это турне, и я сопротивлялся. Я считал, что разумнее остаться дома, но братья настаивали, и я поехал ради них. И сказал себе, что раз уж я в это ввязался, то должен вложить в исполнение всю душу.
В начале турнира многие мои предложения были отклонены, но когда ты выходишь на сцену, то уже не думаешь, как надо играть, — играешь и все, а я решил в этом турне вкладывать в каждое выступление всего себя. Я надеялся, что на меня придут смотреть даже те, кому я не нравлюсь. Я надеялся, что они услышат о нашем шоу и захотят его посмотреть. Мне хотелось, чтобы разговоры о шоу пошли как можно шире, и как можно больше народу пришло нас смотреть. Разговоры — лучшая реклама. Ничто с ними не сравнится если кто-то, кому я доверяю, приходит ко мне и что-то хвалит, — я покупаюсь. Я чувствовал свою власть над публикой. Я был словно на вершине мира. Я был преисполнен решимости. Этим турне я как бы говорил: «Мы — высокая гора. И мы пришли приобщить вас к нашей музыке. У нас есть что сказать». В начале шоу нас поднимали на трапе из-под сцены, и мы потом спускались на нее по ступеням. Увертюра была волнующей и яркой, и мы сразу завладевали вниманием публики. Когда вспыхивали огни и зрители видели нас, поднимался такой шум, что казалось, рухнет крыша.
