Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I
Пока происходила эта решительная атака кавалерии, Евгений Богарне уже почти настиг со своей пехотой жерло этого вулкана. И вдруг огонь его погас, дым рассеялся, и вершина его засверкала двигающимися и блестящими медными доспехами наших кирасиров. Наконец-то эти высоты, до тех пор находившиеся в руках русских, перешли в руки французов! Вице-король поспешил довершить победу, и укрепиться в этой позиции[149].
Но русские все же не отказались от нее. Они продолжали упорствовать и сражались ожесточенно, смыкаясь перед нашими рядами с большой настойчивостью. Побежденные, они снова возвращались, приводимые обратно своими генералами, и умирали у подножья воздвигнутых ими укреплений.
К счастью, их атакующая колонна явилась к Семеновскому и Большому редуту без артиллерии. По всей вероятности, ее задержали в дороге овраги. Белльяр имел только время собрать тридцать пушек против этой пехоты, и когда она подошла к ним, то пушки разгромили ее так быстро, что она даже не успела развернуться и в сильном замешательстве тотчас же отступила. Мюрат и Белльяр говорили, что если бы у них в этот момент были 10 тысяч пехотинцев резерва, то их победа была бы решительной, но, вынужденные ограничиваться действиями только своей кавалерии, они почли себя счастливыми, что сохранили поле битвы.
Со своей стороны и Груши своими многократными кровопролитными атаками на левый фланг Большого редута утвердил победу и очистил равнину. Но он не мог преследовать остатка русских. Новые овраги, а за ними вооруженные редуты прикрывали их отступление. Они яростно защищались до наступления темноты, прикрывая таким образом, дорогу в Москву, их священный город, где находились магазины, склады и который был их убежищем.
С этих вторых высот, занимаемых ими, они сокрушили своим огнем первые высоты, которые они нам отдали. Богарне вынужден был спрятать свое запыхавшееся, измученное и сильно поредевшее войско в углублениях почвы и позади наполовину разрушенных траншей. Солдатам приходилось стоять на коленях, согнувшись за этими бесформенными брустверами. Они несколько часов оставались в таком трудном положении, удерживаемые в нем неприятелем.
Только около трех с половиной часов была одержана, наконец, эта последняя победа. В этот же день было несколько таких побед. Каждый корпус последовательно одолевал сопротивление русских, не извлекая пользы из своего успеха для решения судьбы битвы, потому что, не получая вовремя поддержки, останавливался, истощив свои силы. Но, наконец, все первоначальные препятствия рушились. Шум выстрелов ослабевал и удалялся от императора. Офицеры прибывали со всех сторон. Понятовский и Себастиани, после упорной борьбы, тоже победили. Неприятель остановился и укрепился в новой позиции. День уже склонялся к вечеру, наши боевые припасы были истощены, и битва была окончена.
Тогда Белльяр в третий раз вернулся к императору. Страдания Наполеона, по-видимому, усилились. Он с трудом сел на лошадь и медленно направился к высотам Семеновского. Там он нашел поле битвы, не совсем еще отнятое у неприятеля, оспаривавшего его и засыпавшего своими ядрами и пулями.
Но даже среди этих боевых звуков, в присутствии Мюрата и Нея, воинственный пыл которых еще не успел остыть, Наполеон оставался таким же, голос у него был слабый и поступь вялая. Однако все же вид русских, свист пуль и ядер воодушевил его. Он подошел ближе к их последней позиции и захотел ее вырвать у них. Но Мюрат, указав ему на войска, почти истребленные, сказал, что для этого нужна гвардия. На это Бессьер возразил, не упуская при этом случая подчеркнуть, как он это делал всегда, значение этого отборного войска, что расстояние, отделяющее от подкреплений велико и что между Наполеоном и Францией находится Европа — поэтому необходимо сохранить по крайней мере эту горсть солдат, которые одни только отвечают за нее! А так как уже было около пяти часов, то Бертье прибавил, что уже слишком поздно. Неприятель укрепляется в своей последней позиции, и поэтому пришлось бы только пожертвовать несколькими тысячами человек без достаточных результатов!
После этого император ни о чем другом уже не думал, а рекомендовал победителям соблюдать осторожность. Затем он поехал назад, все время шагом, к своим палаткам, разбитым позади батареи, взятой два дня тому назад, возле которой он с утра оставался почти неподвижным свидетелем всех превратностей этого ужасного дня.
Он направился туда и позвал Мортье, которому приказал, наконец, выдвинуть Молодую гвардию, но ни в каком случае не переходить нового оврага, отделявшего его от неприятеля. Наполеон прибавил, что он поручает ему сохранить поле битвы, — это все, что он от него требует. Пусть он сделает для этого все, что нужно, но не больше! Но вскоре Наполеон опять, призвал его, чтобы спросить, хорошо ли он слышал, и в особенности не рекомендовал ему не начинать никакого дела и только сохранить поле битвы. Через час он снова повторил свое приказание, чтобы он не двигался вперед и не отступал, что бы ни случилось.
Когда Наполеон, наконец, пришел в свою палатку, то к его физическому упадку присоединилась еще и глубокая печаль. Он видел поле битвы, и оно говорило красноречивее, чем люди! Эта победа, к которой он так стремился и которая была куплена такой дорогой ценой, осталась неполной! Он ли это, всегда доводивший свои успехи до последнего предела? Почему он оставался теперь равнодушным и бездеятельным — как раз тогда, когда судьба в последний раз оказала ему свое покровительство?
В самом деле, потери были громадны и не соответствовали результатам[150]. Все вокруг него оплакивали смерть кого-нибудь из близких — друга, родственника, брата. Роковой жребий в этой битве пал на самых значительных лиц. Сорок три генерала были убиты или ранены! В какой траур должен был одеться весь Париж! Какое торжество для его врагов! Какой опасный предмет для размышлений в Германии! И как в армии, так и в своей палатке Наполеон оставался один на один со своей победой, безмолвной и мрачной, даже не вызывавшей мести!
Те, кого он позвал к себе — Дюма, Дарю, — слушали его молча. Но их поза, их опущенные взоры, их молчание были достаточно красноречивы!
Было десять часов вечера. Мюрат, пыл которого не смогли угасить двенадцать часов непрерывной битвы, еще раз пришел к нему просить, чтобы он дал гвардейскую кавалерию. Неприятельская армия, по его словам, поспешно и в беспорядке переходила реку Москву. Он хочет захватить ее врасплох и нанести ей последний удар! Однако император отверг такой порыв неумеренного рвения и продиктовал бюллетень этого дня.
