Георгий Гапон - История моей жизни
Было условлено, что мне пришлют из Петербурга два паспорта: один для пребывания в России, другой для бегства за границу в том случае, если надежда на вооруженное восстание окончательно рухнет. Но дни проходили за днями, и я не получал никаких известий из Петербурга. Целую неделю прожил я в страшной тревоге. Днем катался на лыжах, а по ночам мне не давали спать воспоминания о пережитом на прошлой неделе и беспокойство о том, что делается в Петербурге. Я не понимал, почему молчат мои друзья. Неужели они были вынуждены к этому грубой силой? Неужели возможно, чтобы Россия не сумела достойно ответить на такую, небывалую в летописях человечества, жестокость? Увы, я скоро узнал, что хотя ответ и последовал со стороны моих благородных соотечественников, но что сила гнета была еще неодолима.[166]
Через 7 дней внезапно приехал гонец из Петербурга. «Вы должны бежать немедля, — сказал он, — мы имеем основания думать, что власти напали на ваш след». И он в таких мрачных красках обрисовал мне современное положение, что я решил бежать, не ожидая паспорта, который должен был прийти завтра. Правда, всюду в России шло брожение, во всех больших городах происходили стачки, но, за недостатком оружия, все они носили мирный характер. Мне предстояло или бежать, или быть арестованным. Этот же гонец составил мне мой маршрут и дал адрес того лица, которое должно было провести меня через границу. Я должен был ехать до Пскова, а там пересесть на Варшаву, но, доехав до Вильно, должен был возвратиться на Двинск, а оттуда через Ш. ехать к границе. Поезд, с которым я должен был ехать, отходил от соседней станции через несколько часов.
Вскоре лошади и сани были готовы. Ночь была страшно темная, и завывала снежная буря. Ветер шумел ветвями голых деревьев. Буря сметала местами снег в кучи, с других же сдувала до льда. Мы ехали очень тихо, с трудом различая дорогу. Казалось, что ветер проникал даже в кости, и я стал окоченевать. Казалось, какие-то демонические силы справляли карнавал. Хотя нам надо было проехать всего несколько верст, но нам казалось, что мы едем без конца. Я крикнул кучеру, чтобы он ехал скорее, и хотя он сидел на расстоянии 2–3 футов от меня, но меня не слышал. Нетерпение все более и более овладевало мною. Вдруг лошади остановились, и, повернувшись ко мне, кучер сказал:
— Барин, мы потеряли дорогу.
Мной овладело отчаяние. «Что же делать?» — спросил я, трогая его за руку.
— Подождите здесь, барин, а я пойду искать дорогу. Я согласился, прося его не отходить далеко, и обещал кричать, чтобы он знал, где я. Вероятно, он отсутствовал не более десяти минут, но мне они показались вечностью. Несомненно, я не поспею к поезду. Вокруг саней и лошадей ветер быстро навеял целые горы снегу. Лошади дышали тяжело и время от времени поднимали ноги, чтобы отряхнуть снег. Я кричал, но не получал ответа. Внезапно кучер вынырнул около меня и сказал: «Мы сбились с дороги и сделали, по крайней мере, шесть верст крюку». Он сел на козлы, ударил по лошадям, которые с трудом сдвинули сани, и мы поехали дальше. Путь казался мне бесконечным. Наконец, полузамерзшие, мы приехали на станцию, опоздав на несколько часов. Оказалось, что мы не были единственными жертвами снежной бури. Заносы по линии железной дороги задержали поезд, и нам предстояло ожидать его. Как я уже сказал, я должен был сесть на поезд, но опоздал, а следующий поезд отходил через семь часов. Вскоре я обратил внимание на странное поведение станционных жандармов; они как будто наблюдали за мною. Меня это очень обеспокоило, так как каждую минуту у меня могли спросить паспорт, а его у меня не было и меня немедленно арестовали бы. Отдав на хранение свой багаж носильщику, я со станции отправился в город, где закусил и долго гулял по улицам, потом вернулся на станцию, где мне предстояло ожидать еще 2 с половиной часа.
Я вошел в зал второго класса, лег на скамью и глубоко задумался. Вдруг, как бы под влиянием магнетической силы, я поднял глаза и увидел устремленный на меня взгляд человека, одетого в штатское платье. Его пронзительные глаза, его нос и вся внешность напоминали мне фокстерьера. По тому, как он смотрел на меня, я заключил, что это сыщик. Я встал и, спокойно пройдя мимо него, пошел в зал 3 класса, где и лег на скамью и закрыл глаза. Спустя некоторое время, все еще притворяясь спящим, я приоткрыл глаза и снова увидел этого сыщика, пристально смотрящего на меня. Беспокойство охватило меня, в особенности когда вошел жандарм и поздоровался с сыщиком. Ко мне они не подходили, может быть, не находя нужным теперь же арестовать меня, так как могли это сделать на каждой станции, а до того времени могли выследить моих сообщников. Предположение мое подтвердилось, когда я увидел сыщика, стоящим около моего носильщика и рассматривающим мои билеты. Вторично пришлось мне идти мимо сыщиков и жандармов, чтобы сесть в вагон.
Когда я проходил, один из них спросил другого: «Это он?» «Да», — ответил тот. Я сел в вагон, и поезд тронулся. Я все еще был свободен. Я был убежден, что сыщик телеграфировал в Варшаву, или в Вильно, или на одну из промежуточных станций, чтобы меня там арестовали. Тогда я решил выйти из поезда раньше, чем это случится. Некоторое время я не мог исполнить своего намерения, так как в вагоне были и другие пассажиры. Мало-помалу, один за другим, они вышли. Тогда я взял карту, чтобы ориентироваться, где я. Очень трудно было решить, куда направиться. Наконец, я решил выйти на станции С., не доезжая городка Ш., и там попытать счастья.
Глава двадцать вторая
На пути к свободе
Незадолго до приезда на указанную станцию, ко мне в отделение вошел железнодорожный служащий, который показался мне одним из тех честных и простых людей, которые всегда вызывали мое расположение и внушали доверие. На мой вопрос, куда он едет, он ответил: «В С.». «И я туда же, — сказал я. — У меня там серьезное дело, касательно женитьбы, но я не знаю, где бы мне остановиться; не можете ли посоветовать». Рабочий ответил мне, что, как уроженец местечка, он может с закрытыми глазами найти каждый дом. Тогда я стал говорить рабочему о том, что желал бы неожиданно приехать к невесте, чтобы проверить, справедливо ли все, что мне о ней говорили. На станции у меня есть знакомый, так нельзя ли выйти задним ходом, чтобы меня не видели, и пройти на постоялый двор. Рабочий сперва приглашал меня к себе, но потом, вспомнив, что у него в доме ночует много народу, сказал, что проведет меня на соседний постоялый двор. Я обещал ему за труды полтинник, чем он был, видимо, доволен. Когда мы подъезжали к станции, он взял мои вещи, и, выйдя из вагона, мы очутились в темной улице; изменив свое намерение, рабочий отвел меня в дом своего знакомого, поляка. «Хороший человек, — сказал он, — и жена у него хорошая». И действительно, жена его была очень гостеприимна. Вскоре вернулся домой ее муж. Хотя уже был час ночи, когда я приехал, но мы еще долго разговаривали с хозяевами, и чем больше говорили, тем больше мне нравились эти простые люди. Когда вопрос коснулся Польши, и я высказал сочувствие к незаслуженным страданиям этой несчастной страны, глаза хозяина засверкали. «Я вижу, что вы любите свой народ и свою родину, и хотел спросить вас, что бы вы сделали человеку, который не словами только, но и действиями участвовал в борьбе русского народа за свою свободу». «С восторгом сделаю все», — ответил он. — «Человек этот я, — сказал я. — Сыщики преследуют меня по пятам. Я должен бежать из России на некоторое время. Идти на станцию я не могу; единственный для меня путь, это ехать на лошадях до Ш. Далеко это?» «Около 200 верст». «Возьметесь ли вы отвезти меня туда?» «Повезу вас, куда вам будет угодно». Утром рано мы выехали. Было страшно холодно, и выпал снег. Шуба моя, с виду очень нарядная, не защищала меня от холода, и хотя хозяин и дал мне бурку, но я все-таки зяб. Мы поехали окольным путем и потому часто сбивались с дороги. С трудом добравшись до ближайшей деревни, мы там отдохнули, переменили лошадей и кучера-еврея заменили поляком. Таким образом, ехали мы день и ночь от деревни к деревне, выбирая уединенные хуторки, чтобы закусить колбасой, хлебом и водкой. В одной из деревень мы остановились у корчмы, чтобы обогреться и поесть. Не успели мы сесть за стол, как отворилась дверь, вошел жандарм и подозрительно посмотрел на нас. Это заставило нас поторопиться с отъездом, и я приплатил лишнее, чтобы иметь лучших лошадей. В следующей корчме, где мы остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям, хозяин корчмы, еврей, внимательно вглядываясь в нас, сказал:
