Нина Барановская - "По дороге в Рай..." ...или Беглые заметки о жизни и творчестве Константина Кинчева...
Новаторство и традиция. Об этом спорили во все времена. На встрече в "Останкине" Фазиль Искандер высказал по этому поводу примерно следующее: дескать, за экзотичностью формы, принимаемой за новаторство, бездарные авторы нередко скрывают свое духовное убожество, свою несостоятельность. По его мнению, автор, работающий в традиционном ключе, может быть большим новатором, чем авангардист, если ему есть что сказать, если он способен "создать этическое или комическое напряжение между первой и последней страницами".
Кинчев, пользующийся всеми достижениями российской культурной традиции, обращающийся и к ямбу, и к хорею, и к современному свободному стиху, и к силлабическому и силлабо-тоническому стихосложению, и к поэтическим приемам русского фольклора, применяющий в музыке все последние достижения, все стилевые языки и тут же обращающийся к очень древней музыкальной традиции, Кинчев, использующий в своих концертах то приемы ярмарочных шутов, то методы классического театра, то превращающий концерты в публичную исповедь, то в камлание – Кинчев, несомненно, современный художник. Потому что во всех временах ему хорошо и вольготно.
Если в начале нашего знакомства с Костей он мне был интересен скорее как шоумен, чем как поэт, то со временем это отношение сменилось почти на диаметрально противоположное. Мне близка в первую очередь его поэзия (потому что Булат Окуджава и Владимир Высоцкий, поющие свои стихи-песни, – поэты; потому что народные сказители, слагавшие и певшие старины и былины, тоже были не певцами, а поэтами).
А вот сценический образ Кинчева мне не всегда близок. Мне кажется, что порой он идет на поводу у толпы. Не у зрителей, а именно у толпы, которая навязывает ему свое представление о том, какой он на самом деле. И когда Кинчев много лет назад в Таллинне называл козлами тех, кто не хотел прыгать возле сцены, а оставался в своих креслах, мне это было не по душе. И когда на концерте сообщают публике, что накануне группу обокрали, и что таких, как эти воры, надо "мочить", я не испытываю восторга от его непосредственности. Потому что вижу, что в таких ситуациях он – раб собственного имиджа, что толпа начинает подминать его, кроить его под себя. И, стало быть, он перестает быть собой.
Я не очень понимаю, как в сознании многих его фанов складывается тот образ, который они отождествляют с именем Костя Кинчев. Как в их сознании укладывается представление об эдаком простецком парне, не сильно напрягающем мозги, с песнями, которые они слышат на концертах? Мне кажется, я не преувеличиваю. Впрочем, вот вам история.
Однажды пришел ко мне в гости Костя с женой. Сидели мы, разговаривали. И вдруг в дверь начали трезвонить. Оказывается, подростки из всех окрестных домов видели, как он к нам входил, и явились лицезреть своего кумира. Вели они себя по-хамски, назойливо требуя "показать им живого Кинчева", упираясь ногами в дверной косяк и не давая закрыть двери. То есть "уважение" к любимому автору было налицо. Я все думала: каким местом они слушают его песни – песни, в которых учат любви, пониманию, доброте, уважению чужого достоинства? Но не ушами, это точно. Потому что вели себя так, словно пришли не уважение и любовь свою выразить, а как можно сильнее досадить Кинчеву и его друзьям. Ладно, Бог им судья.
В разгар нашего общения, когда подростки на недолгое время затихли и перестали донимать нас звонками в дверь, муж собрался на работу. Работать ему предстояло в Мариинском театре. Костина жена сказала, что тысячу лет не была в балете, и как было бы здорово туда пойти. И мой муж предложил вместе с ним пойти в театр. В тот вечер давали "Лебединое озеро". Мы быстро собрались и ушли в балет. Дома остался только мой сын. В театре было забавно. Во-первых, нам дали пропуск в так называемую обкомовскую ложу. Служительница, которая привыкла рассаживать в ней мужчин в черных костюмах и дам в бриллиантах, с удивлением разглядывала Кинчева в черном свитере и с серьгой в ухе. Во-вторых, в антракте налетели поклонники с просьбой дать автограф. Это радовало. Оказывается, среди фанов Кинчева не только "малоинтеллигентные подростки" (по определению Димы Ревякина), но и вполне интеллигентные молодые люди.
Но самое интересное – возвращение домой. Когда я вернулась, сын рассказал мне, что после нашего ухода снова начались звонки. Он открыл дверь и увидел на лестничной площадке толпу девушек старшего школьного возраста.
– Позови Костю, – потребовали они.
Девушкам ответили, что Кости нет, что он ушел. Девушки, похоже, не поверили и начали звонить снова. Им снова открыли и снова ответили, что нет Кости, ушел Костя.
– А куда он ушел? – вдруг спросила одна из настырных поклонниц.
– В балет он ушел, на "Лебединое озеро", – ответил сын. И вот тут он услышал:
– Ну, ладно, будет врать-то... Хоть бы что-нибудь другое придумал... А то "в бале-е-ет"... Надо же соврать такое...
Вот так представляют себе Кинчева его фанаты. Они даже мысли не допускают, что он может пойти в театр, например. И это очень грустно.
Я хочу огорчить девушек, считающих Костю своим в доску парнем, не утруждающим мозги излишним напряжением, плюющим на всякий там балет, живопись, классическую музыку и Толстых с Достоевскими, обожающим только хэви-металл и бухло. Я вынуждена разочаровать их. Нет, он, конечно, не дурак выпить. И "металл" ему небезразличен.
"Озика Осборна – люблю...", – не раз говаривал. И все же я вынуждена разочаровать юных фанаток. Я понимаю, им трудно представить, как Кинчев может вдруг позвонить из Москвы и час по телефону, наплевав на грядущий астрономический счет за переговоры, читать прозу Велимира Хлебникова, потрясшую его. Или как во всех городах, будучи на гастролях, он шляется по книжным магазинам и везет книги практически из каждой поездки. Помнится, когда возвращались из Ташкента, где в книжных магазинах просто залежи прекрасной литературы, кинчевский багаж тянул на восемьдесят килограммов. В основном, из-за книг.
Ему не очень-то нравится Соловьев, ближе Бердяев. Ему нравится Ницше-поэт, но не близок Ницше-философ (во всяком случае, он так говорит). Если перечислить всех его любимых писателей, философов, поэтов, то не хватит страницы. Говорят, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Еще говорят, скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Но если посмотреть, что читает, что любит из прочитанного Кинчев, то очень трудно составить себе о нем четкое представление. Ему с равной силой нравятся Хлебников и Гумилев, он очень любит "Сельский Часослов" Есенина и "Цветы зла" Шарля Бодлера. Гоголя и Гессе, Пастернака и Лермонтава... Я же говорю, страницы не хватит... Ах да, Толкиен еще... Скажи мне, что ты читаешь... Впрочем, когда мы только начали общаться, Костя говорил, что одно из самых любимых его стихотворений – "Крест" Гумилева. Я не раз слышала, как он его читал – слегка нараспев, с необыкновенной страстью:
