Павел Фокин - Бунин без глянца
Лидия Валентиновна Рышкова-Колбасникова:
В 1904 году я пришла к нему (И. А. Бунину. — Сост.) в Москве, он жил в гостинице «Лоскутной», был он чем-то очень расстроен, долго молчал, а потом под большим секретом сказал, что у него умер сын пяти лет. Он скрывал это от матери, она была бы очень этим расстроена еще и потому, что у его братьев не было детей, и она боялась, что прекратится род Буниных [25, 62].
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
В последние месяцы его жизни, когда он почти не вставал с постели, у него на пледе всегда лежал последний портрет живого сына… ‹…›
Он получил портреты Коли на столе и в гробу, окруженного цветами и игрушками — были среди них и его подарки. Эти фотографии разорвали ему сердце, но они с ним были до последних его дней [35, 242].
Жена
Вера Николаевна Муромцева-Бунина
Вера Николаевна Муромцева-Бунина. В записи Т. Д. Муравьевой-Логиновой:
Женой писателя быть не легко, а очень, очень трудно, — ответила мне В. Н. — Надо уметь понять, принять и простить все увлечения, не только те, что были, а заранее и все те, что смогут быть. Надо понять жажду новых впечатлений, новых ощущений, свойственную артистам, подчас им необходимую, как опьянение, без которого они не могут творить, — это не их цель, это их средство. А цель творящего человека — его творчество [32, 315–316].
Александр Васильевич Бахрах:
Смело можно утверждать, что быть женой Ивана Алексеевича, хоть в общем был он человеком уживчивым и только в некоторые моменты становился капризным и своенравным, требовало большой доли самопожертвования, отказа от собственного «я», от того, что принято называть «самолюбием». Но все это в глазах Веры Николаевны в значительной мере компенсировалось тем, что можно было называться «госпожой Буниной». Это всегда ласкало ее слух!
Сильным характером она не обладала, хоть иногда проявляла известное упрямство, но вставать «на дыбы» не умела. Она отнюдь не была «душечкой», но не была и «музой» Бунина ‹…›. Она готова была мириться со всем, что вставало на ее пути, что осложняло ее жизнь, если только это упрощало жизнь Бунина, причем делала это почти инстинктивно, так уж повелось…
Рассказывали, что в молодости она была очень схожа с одной из моделей Филиппино Липпи, и мне кажется, что в этом нет преувеличения. Даже когда я с ней познакомился, она еще была очень красивой женщиной, и черты былого «мадонизма» еще проступали сквозь морщины и раннюю седину.
Как бы там ни было, трудно себе представить, чтобы нашлась другая женщина, с которой Бунин мог бы прожить столько лет, как с Верой Николаевной, которая была бы ему так полезна и незаменима, и едва ли какая-либо другая, что бы ни происходило вокруг, продолжала бы проявлять по отношению к нему столько теплоты и заботливости, иной раз «сквозь слезы» [8, 140–141].
Вера Николаевна Муромцева-Бунина. Из письма Д. Н. Муромцеву. 22 января 1935 г.:
Для Яна нет больше человека, чем я, и ни один человек меня ему никогда не заменит. Это он говорит всегда и мне, и нашим друзьям без меня. Кроме того, то нетленное в наших чувствах, что и есть самое важное, остается при нас. В моей же любви никто не сомневается. ‹…› Умирая, его мать послала мне через Софью Николаевну ‹Пушешникову› завещание и просьбу: «Никогда не покидать его». И он это знает и очень держится за это. Если бы я ушла, это, как он говорит, была бы катастрофа, тогда как разлука с другими «только неприятность» [6, 104–105].
Георгий Викторович Адамович:
Могу все же засвидетельствовать, что за ее бесконечную верность он был ей бесконечно благодарен и ценил ее свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в быту не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал все, чем жене своей обязан. ‹…› Если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он, при великой своей страстности, этого человека убил бы — не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, неспособного отличить добро от зла, света от тьмы… [1]
Наталия Сергеевна Гончарова (1881–1962), живописец, график, театральный художник; в записи Т. Д. Муравьевой-Логиновой:
‹…› Вера Бунина была красавица. Мраморное лицо, выточенное, огромные синие глаза. Нельзя было мимо пройти, не залюбовавшись. Первая красавица во всей гимназии [32, 304–305].
Борис Константинович Зайцев:
Вера Муромцева, очень красивая девушка с огромными светло-прозрачными, как бы хрустальными глазами, нежным цветом несколько бледного лица, слушательница высших женских курсов Герье, неторопливая и основательная [21, 302].
Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:
Милый, тихий, рассеянно-задумчивый взгляд Веры, устремленный куда-то вперед. Даже что-то детское — так сидят счастливые дети, когда их везут. Ровная очаровательная матовость лица, цвет глаз, какой бывает только в этих снежных полях [54, 125].
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
4 ноября 1906 года я познакомилась по-настоящему с Иваном Алексеевичем Буниным в доме молодого писателя Бориса Константиновича Зайцева. ‹…›
В том году (о чем я после узнала) Ивану Алексеевичу только что исполнилось тридцать шесть лет. Но он показался мне моложе.
Я знала, что он был женат, потерял маленького сына и с женой разошелся задолго до смерти мальчика. ‹…› Говорили также, что до женитьбы Иван Алексеевич считался очень скромным человеком, а после разрыва с женой у него было много романов, но с кем — я не знала: имен не называли [35, 259].
Борис Константинович Зайцев:
Спустя полвека, уже здесь в эмиграции, я спросил Веру: «Как ты запомнила, что это произошло именно 4 ноября?» — «А я, голубчик, помнила, что была суббота и начало ноября, только что снег выпал. Вот я и перебрала весь календарь за 1906 год, в ноябре суббота оказалась именно 4‑е». Да, в ней была, конечно, складка основательности и усердия — не появись на перекрестке Иван Бунин, вышел бы, может быть, из нее ученый-исследователь. (Сама же она всегда очень боялась, как бы не сочли ее синим чулком.) [21, 303]
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
Мы уже начали с Иваном Алексеевичем видаться ежедневно: то вместе завтракали, то ходили по выставкам, где удивляло меня, что он издали называл художника, бывали и на концертах, иногда я забегала к нему днем прямо из лаборатории, оставив реторту на несколько часов под вытяжным шкапом. Ему нравилось, что мои пальцы обожжены кислотами.
