Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?
Подобные затеи могли увлечь Пушкина по многим причинам. Во-первых, ему была присуща страсть к созиданию тайн, розыгрышей, мистификаций.
Во-вторых, таким способом удавалось обойти некоторые неудобства, вызванные семейным положением. Человеку взрослому, привыкшему к самостоятельности, надо было время от времени (то есть не однажды!) восполнять денежные запасы, неподотчетные домашним властям. Позднее Авдотья Панаева записала услышанный ею в 1840 году рассказ книгопродавца Смирдина: «Я пришел за рукописью и принес деньги-с; он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга, кроме золота, не желала брать денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит, когда я вошел-с в кабинет: “Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть…”
– Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо пятидесяти… Муж мой дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесете деньги, тогда и получите рукопись… Прощайте…
…и они сказали-с мне:… Нечего делать, надо вам ублажить мою жену… Я с вами потом сочтусь».
Значит, Пушкин как бы взял кредит, получил деньги вперед. Как же он намеревался рассчитаться? За неимением свободных денег – товаром, очередной рукописью, на сей раз утаенной от супруги.
При сем окончательном расчете было бы не худо получить заодно еще и кое-какую наличность. Ее можно отдать на хранение «казначею» Плетневу. Или пойти перекинуться в карты.
«По мне – лучше умереть, чем не играть в карты!» – ответил Пушкин заезжему английскому путешественнику, вопрошавшему с укоризною: зачем-де столь известный поэт тратит время на игру в карты…
В таком случае, печатание под прикрытием подставного автора должно оказаться не из ряда вон выходящим событием, а уловкой, повторенной многократно. С точки зрения Плетнева – дело семейное, дело привычное.
Быть может, невозмутимо честные компьютеры, проделав машинный анализ текстов, откроют будущим поколениям трудно доказуемые секреты Александра Пушкина. И тогда возможные версии превратятся в неоспоримый, неизбежный факт.
А пока что ограничимся присказкой из «Конька-Горбунка»: «Впрочем, все благополучно». И полюбуемся на мастерски подобранный эпиграф:
Скоро сказка сказывается,
А не скоро дело делается.
Послесловие
Шел в комнату – попал в другую.
Предполагал, что выступаю в кругу единомышленников. Оказалось, что после моего текста последовал полемический отпор.
Дабы не оставлять читателей во власти сумбура впечатлений, попробую заблаговременно подкрепить свои догадки. Пожалуй, я чрезмерно возлагал надежды на самодовлеющую силу логики. К сожалению, не все читатели стремятся вникать во все хитросплетения, расставленные на пути к истине. Многие ограничиваются беглым просмотром. В затруднительных, спорных случаях они, как правило, на той стороне, где больше известных фамилий.
А посему обращаюсь за поддержкой непосредственно к Александру Пушкину. Уловки, которые я здесь рассматривал издалека, поэт изложил напрямик, в тщательно отделанных стихах.
Почему же сии строфы он не опубликовал, исключил их из состава «Домика в Коломне»? Не потому ли, что оставил за собой возможность прибегнуть к занятным литературным проказам?
Здесь имя подписать я не хочу;
Порой я стих повертываю круто,
Все ж видно, не впервой я им верчу,
А как давно? Того и не скажу то…
Покамест, можете принять меня
За старого обстрелянного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,
Отведена особенная полка –
А может быть, впервой хочу послать
Свою тетрадку в мокрую печать.
Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого критик строго пощелкал!
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник.
Нас мало. Не укроется проказник.
К чему же впоследствии привела затея с «легкой маской»?
Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали, и смейся то над теми,
То над другими: верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся… или смех
Плохой уж выдет: шутками однеми
Тебя как шапками и враг и друг
Соединясь, все закидают вдруг.
Примерно так все и свершилось. В согласии с предвиденьем поэта… Если кого-либо интересуют подробности – остается посоветовать еще раз перелистать предыдущие страницы.
31 октября 1997Погоня за перехваченной птичкой
Предметом разысканий будут четыре стихотворные строчки, сами по себе давно известные:
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»
Кто и когда ввел их в состав сочинений Гавриила Державина?
Академик Яков Карлович Грот, в 1866 году. Определяя правила отбора, ученый объявил свои строгие требования. Он напрочь отвел произведения, не имевшие опоры среди подлинных рукописей.
«В самом деле невероятно, чтобы стихотворения, обратившего на себя внимание современников, он вовсе не занес в свои тетради, если б оно принадлежало ему; невероятно, чтобы оно не сохранилось хоть вчерне, тогда как уцелело множество черновых подлинников других, гораздо меньших, или даже неоконченных трудов его».
Исключение из провозглашенных им правил академик сделал для четверостишия «На птичку». Между тем Гроту было известно, что при жизни Державина четверостишие не печаталось. Не было упоминаний ни в журналах, ни в переписке современников. Впервые объявилось в печати через одиннадцать лет после кончины поэта.
Публикуя не имевшую ни автографа, ни хотя бы прижизненной копии «Птичку», академик поступил вроде бы нелогично.
Свои текстологические правила он нарушил беспричинно и притом заметно. Стало быть, умышленно?
Действительно ли существовал такой вынужденный прием – заведомая ошибка, а при ней – более или менее заметная подсказка?
В «Известиях Академии наук, серия литературы и языка» (№ 1 за 1986 год) приведены три примера, когда Грот, казалось бы, совершал явные текстологические оплошности. А на деле? Академик «обходил неизбежные цензурные препятствия и вместе с тем косвенными путями указывал читателю на подлинный смысл».
