Анна Вырубова - Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой
Из Австрии приехала одна из городских фрейлин Императриц, Мария Александровна Васильчикова, которая была другом Великого Князя Сергея Александровича в его супруги и хорошо знакома с Государыней. Васильчикова просила приема у Государыни, но так как она приехала из Австрии, которая в данную минуту воевала с Россией, ей в приеме отказали. Приезжала ли она с политической целью, или нет, осталось неизвестным, но фрейлинский шифр с неё сняли и выслали ее из Петрограда в её имение. Клеветники же уверяли, что она была вызвана Государыней для переговоров о сепаратном мире с Австрией или Германией.
Дело о Васильчиковой было, между прочим, одним из обвинений, которое и на меня возводила следственная комиссия. Все, что я слыхала о ней, было почерпнуто мной из письма Елизаветы Феодоровны к Государыне, которое она мне читала. Великая Княгиня писала, чтобы Государыня ни за что не принимала «that horrid masha». Вспоминая дружбу Великой Княгини с ней, которой я была свидетельницей в детстве, мне стало грустно за нее.
Клевета на Государыню не только распространялась в обществе, но велась также систематически в армии, в высшем командном составе, а более всего союзом земств и городов.
В этой кампании принимали деятельное участие знаменитые Гучков и Пуришкевич. Так в вихре увеселений и кутежей и при планомерной организованной клевете на Помазанников Божьих — началась зима 1915–1916 года, темная прелюдия худших времен.
Весной 1916 года здоровье мое еще не вполне окрепло, и меня послали с санитарным поездом, переполненным больными и ранеными солдатами и офицерами, в Крым. Со мной поехали 3 агента секретной полиции — будто бы для охраны, а в сущности с целью шпионажа.
Эта охрана была одним из тех неизбежных зол, которые окружали Их Величества. Государыня в особенности тяготилась и протестовала против этой «охраны»; она говорила, что Государь и она хуже пленников. Каждый шаг Их Величеств записывался, подслушивались даже разговоры по телефону. Ничто не доставляло Их Величествам большего удовольствия, как «надуть» полицию; когда удавалось избегнуть слежки, пройти или проехать там, где их не ожидали, они радовались, как школьники.
За свою жизнь они никогда не страшились и за все годы я ни разу не слышала разговора о каких либо опасениях с их стороны. Как раз во время прогулки с Государем в Крыму, «охранник» сорвался с горы и скатился прямо к ногам Государя. Нужно было видеть его лицо. Государь остановился и, топнув ногой, крикнул: «Пошел вон!» Несчастный кинулся бежать.
Однажды гуляя с Императрицей в Петергофе, мы встретили моего отца и Императрица долго с ним беседовала. Только что мы отошли, как на него наскочили два «агента» с допросом «по какому делу он смел беспокоить Государыню». Когда отец назвал себя, они моментально отскочили — странно было им его не знать…
Итак, я отправилась на юг. Государыня при проливном дожде, приехала проводить поезд. Мы ехали до Евпатории 5 суток. Городской голова Дуван дал мне помещение в его даче, окруженной большим садом на самом берегу моря; здесь я прожила около двух месяцев, принимая грязевые ванны. За это время я познакомилась с некоторыми интересными людьми, между прочим с караимским Гахамом, образованным и очень милым человеком. Он, как и все караимы, был глубоко предан Их Величествам. Получила известие, что Её Величество уехала в Ставку, откуда вся царская семья должна была проехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой меня вызвала к себе. Отправилась я туда в автомобиле через степь, цветущую красными маками, по проселочным дорогам. В Севастополь дежурный солдат из за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью я захватила телеграмму Государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду. Завтракала с Государыней. Государь с детьми вернулся около 6 часов с морского смотра. Ночевала я у друзей, и на другой день вернулась в Евпаторию. Их Величества обещались приехать вскоре туда же, и действительно, 16 мая они прибыли на день в Евпаторию.
Встреча в Евпатории была одна из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором — один сплошной ковер розанов. И все залито южным солнцем. Утро Их Величества посвятили разъездам по церквам, санаториям и лазаретам, днем же приехали ко мне и оставались до вечера; гуляли но берегу моря, сидели на песке и пили чай на балконе. К чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты. Любопытная толпа, которая все время не расходилась, не дала Государю выкупаться в море, чем он был очень недоволен. Наследник выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали как святыню. Обедала я в поезде у Их Величеств и проехала с ними несколько станций.
В конце июня я вернулась в Царское Село. Лето было очень жаркое; но Государыня продолжала свою неутомимую деятельность. В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частому посещению Государыни: некоторые офицеры в её присутствии стали себя держать развязно. Ее Величество этого не замечала; когда я несколько раз просила ее ездить туда реже и лучше посещать учреждения в столице. Государыня сердилась.
Атмосфера в городе сгущалась, слухи и клевета на Государыню стали принимать чудовищные размеры, но Их Величества, и в особенности Государь, продолжали не придавать им никакого значения и относились к этим слухам с полным презрением, не замечая грозящей опасности. Я сознавала, что все, что говорилось против меня, против Распутина или министров, говорилось против Их Величеств, но молчала. Родители мои тоже понимали, насколько серьезно было положение; моя бедная мать получила два дерзких письма, одно от княгини Голицыной, «belle soeur» Родзянко, — второе от г-жи Тимашевой. Первая писала, что она и на улице стыдится показаться с моей матерью, чтобы люди не подумали, что она принадлежит к «немецкому шпионажу». Родители мои в то время жили в Териоках и я их изредка навещала.
Единственно, где я забывалась, — это в моем лазарете, который был переполнен. Купили клочок земли и стали сооружать деревянные бараки. Многие жертвовали мне деньги на это доброе дело, но и здесь злоба и зависть не оставляли меня; люди думали, вероятно, что Их Величества дают мне огромные суммы на лазарет. Лично Государь мне пожертвовал 20 000. Ее Величество денег не жертвовала, а подарила церковную утварь в походную церковь. Меня мучали всевозможными просьбами, с раннего утра до поздней ночи. И все говорили в один голос: «Ваше одно слово все устроит». Я никого не гнала вон, но положение мое было очень трудное. Если я за кого просила то или иное должностное лицо, то лишь потому, что именно я прошу — скорее отказывали; а убедить в этом бедноту было так же трудно, как уверить ее в том, что у меня нет денег.
