Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович
– А вот Лев Толстой, видно, до Оккама работал.
– Ну, он граф, сидел у себя в имении, работал… Пописывал…
– Ага, он сначала пройдет по деревне, трахнет всех, потом попишет немного, потом попашет землю. Неплохо устроился!
– Мне не очень нравится образ, который ты себе избрал: выглядеть идиотом.
– При чем тут – идиотом? Известно ведь, что он пол Ясной Поляны отымел. Что население там похоже на него. Вообще, известно ли тебе, что он очень любил это дело?
– Ну, это каким-то образом проскальзывало. Заметим, он в этой беде не одинок.
– И за это жена ему вламывала.
– Да.
– Толстого все ведь попрекали, что он начал проповедовать здоровый образ жизни – то есть не здоровый, а, напротив, воздержание – тогда, когда он трахнул несколько десятков тысяч человек.
Он говорил: вы все живете неправильно, совокупляетесь без конца, жрете мясо. А надо есть морковки и думать о вечном. Ему отвечают: дедушка, когда нам будет семьдесят лет, мы тоже будем кушать морковки и бросим совокупляться! Он говорит: нет, вы начинайте прям сейчас, пока вам еще всего хочется! Ему снова отвечают: старый, так нечестно, давай мы лучше сперва поразвлечемся с твое. И людей поубиваем на войне… А вот если бы ты сам приступил к воздержанию в двадцать лет, мы б тебя, может, и послушались…
– Слушай, это мы уже обсуждали!
– Ну. Так тема ж вечная.
– Такая же вечная, как и банальная. Это даже Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» обсуждали. Что, когда Толстой писал «Войну и мир», он ел мясо.
Комментарий Коха
И.Ильф, Е.Петров. «Двенадцать стульев». Глава XIX. «Уважайте матрацы, граждане».
«…Лиза всплакнула.
– Лев Толстой, – сказал Коля дрожащим голосом, – тоже не ел мяса.
– Да-а, – ответила Лиза, икая от слез, – граф ел спаржу.
– Спаржа – не мясо.
– А когда он писал «Войну и мир», он ел мясо. Ел, ел, ел! И когда «Анну Каренину» писал – лопал! Лопал! Лопал!
– Да замолчи!
– Лопал! Лопал! Лопал!
– А когда «Крейцерову сонату» писал – тогда тоже лопал? – ядовито спросил Коля.
– «Крейцерова соната» маленькая. Попробовал бы он написать «Войну и мир», сидя на вегетарианских сосисках?…»
– А, ты хочешь сказать, тебя не интересуют вечные темы, потому что ты не собираешься жить вечно.
– Это тоже из Ильфа и Петрова:
«Мне не нужна вечная игла для примуса, потому что я не собираюсь жить вечно!»
– Толстой вот, значит, писал без «бритвы Оккама». А Чехов, которыйтрахался не меньше Льва Толстого, лишнее все же отрезал. Но он, правда, насчет этого особо не распространялся.
– Как – не распространялся? А в письмах?
– Ну разве только в письмах. Но он не брался никого учить, полагая, что это личное дело каждого.
– Лев Толстой, кстати, тоже не распространялся насчет этого своего пристрастия. Он, наоборот, кричал на всех площадях: «Перестаньте это делать, что за глупости!»
– А Чехов писал: «Буду умирать, и внукам своим расскажу, как ебал индуску в пальмовом лесу при лунном свете».
– Японку! Японку!
– Нет, японку – это в другой раз. А в этот раз он обладал именно индуской. Но Чехов действительно отсекал этой бритвой лишний базар. В отличие от некоторых. Так на чем мы остановились? А, вспомнил. Короче, ты стал кандидатом наук. А я не стал. Кстати, почему? Чего мне для этого не хватало? Наверное, это мне казалось пресным по сравнению с репортерской службой – быть ученым. Да мне б и усидчивости не хватило. Хладнокровия в разборке фактов…
– Нельзя сказать, что я сильно усидчивый. Если дело нравится, ты не замечаешь, как движется время. Вот я, допустим, вчера редактировал нашу четвертую главу – и не заметил, как два часа пролетело. Нельзя сказать, что такой же драйв был и когда я диссертацию писал, – хотя временами и там тоже… Когда есть драйв, когда тебе нравится то, чем ты занимаешься, то нельзя сказать, что это усидчивость. А если еще и бабки платят за то, что я и так готов делать… Вот если ты молодой человек, и тебе все время хочется е…ся, и ты е… ся – ты трудолюбивый, что ли? Или ты бухаешь, если тебе бухать нравится… Ушел в запой, день пьешь, другой, третий, – какой трудолюбивый парень, а? А потом бросил пить, потому что устал.
– А есть версия, что человек вообще не способен делать то, чего не хочет. Его проще убить. И когда он говорит, что делает что-то для родины, для детей или для жены, – он просто чисто врет, чтоб показаться альтруистом. И набить себе цену. И чего-то стребовать взамен.
– У меня интересная мысль появилась. Вот говорят: русские – ленивая нация, а, условно говоря, какие-нибудь англичане – трудолюбивая нация. Я тут, заметь, намеренно не называю немцев.
– Или хохлов.
– Да. Так вот, если трактовать трудолюбие как умение заставить себя заниматься нелюбимым делом… То какие ж тогда англичане несчастные люди! Они ж все подряд занимаются делом, которое им не нравится!
– А что у них были за дела? Подумаешь! Бить кнутом индусов на плантациях, плавать на пароходах…
– Да ладно тебе – на пароходах! А у ткацкого станка? Во время промышленной революции?
– Но альтернативой-то была голодная смерть!
– Вот именно. Но это трудолюбивая нация. А у нас под страхом голодной смерти – бунт! Головы рубят! Круглые сутки! Потому что нравится людям!
– Дело в том, что англичане, как и прочие европейцы, были поставлены в такие условия, что либо трудиться, либо помирать голодной смертью. В России же был и третий вариант – самыйприятный. Вот ты говоришь – бунт. Когда люди бунтовали в Англии, то сразу приезжала полиция и всех вешала.
– У нас тоже приезжала полиция и всех вешала!
– Но у нас можно было сбежать на Дон. Страна огромная! Большая протяженность плохо охраняемых границ, обильная территория, наличие казачества повсеместно от Хортицы и Дона до Уссури – это создало вот такой менталитет: не нравится что – зарезал барина, и бежать.
В Европе все поделено, территория освоена, каждый мент знает всех воров в своем околотке… Это как во французских детективах, когда сидит комиссар и размышляет: «Кто ж украл? Жан сидит, Роже завязал, значит, остается только Мишель». Едет к Мишелю, зная его адрес и адрес его подружки, и тот сразу сдается, потому что бечь ему некуда… Я эту тему осмысливал в Каталонии, где был на годовщине отмены права первой ночи. Там ведь сеньор трахал всех невест. Вот так и воспиталась эта европейская законопослушность. Потому что тысячу лет сеньор имел всех абсолютно невест, и тысячу лет народ понимал, что сеньор имел, имеет и будет иметь…
– Это Лассаль. «Женщина и социализм». Или Бебель?
– Не помню. Это же не я ученый, а ты. А я больше забыл, чем ты знаешь! Хорошая, кстати, фраза…
– Ха-ха-ха!
– Значит, получается такая картина… Европейский менталитет в отличие от нашего сформировался таким оттого, что человеку просто деваться было некуда!
– Не согласен. А прыгнуть в корабль – и в пираты? По сути, это те же казаки…
– Это у нас при разреженности власти и повсеместном бездорожье человек мог из любой точки России ночью лесами и задами пробраться к казакам. На Дон или Уссури. А там столько кордонов и ментов!
– Не согласен.
– О’кей. Вот у нас две версии – твоя и моя. Ты думаешь, что в Европе можно было, как у нас, резать и бегать, а я думаю, что там не побегаешь.
– В жизни всегда есть место подвигу. Отчего ж нельзя было из любого европейского города добраться до порта и там записаться к пиратам?
– А что, в порту прям-таки сидят пираты и их не вешают?
– В кабаках они там сидят и нанимают людей под видом невинных матросов… Ты что, книжек не читал?
– Что книжки! У нас всегда была гарантия в виде диких просторов, а там не было. Там тебя могли поймать и опознать. И пирата в порту в первую очередь будут искать…
