Владимир Лопухин - Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел
Не представляет, по воспоминаниям, интереса останавливаться на многочисленном штате чиновников особых поручений при министре, ни на еще более многочисленных «состоявших» в ведомстве лиц, ранее служивших по ведомству, перешедших на другую службу, но пожелавших сохранить связь с министерством, а потому оставленных по их просьбе в списках ведомства.
Положительною стороною моей службы в министерстве, заключавшейся в совершенно маленьком деле издания «Сборника консульских донесений», была большая самостоятельность работы. Я собирал материал, отбирал из него для печатания наиболее интересное, получал на печатание одобрение редакционной коллегии и затем обрабатывал материал. Консулы за редкими исключениями были настолько плохими стилистами, что требовались основательные переделки текста. Во многих случаях приходилось «переводить» донесения с пестревшего иностранными выражениями и оборотами речи «консульского» языка на русский. А зачастую, прочтя и с трудом уразумев содержание материала, я вынуждался к переложению донесений своими словами. Издавая русский «Сборник консульских донесений», заинтересовался аналогичными иностранными изданиями. Попался интересный материал. На основании его я составлял газетные статьи, порою небольшие заметки, которые помещал в «Торгово-промышленной газете», издававшейся при Министерстве финансов. Брали у меня статьи и московские «Русские ведомости» через проживавшего в Петербурге видного их сотрудника В. Ю. Скалона. Однажды меня посетил на моей квартире редактор-издатель «Московских ведомостей»[165] Грингмут, сменивший в руководстве газетою умершего известного М. Н. Каткова. Сладенький во внешних проявлениях, очень любезный старичок Грингмут просил меня наладить работу с его газетою периодическим доставлением составляемых по заграничным материалам финансово-экономических очерков. Но очень уже определенная была у Грингмута репутация рептильного газетира и в ту пору непревзойденного черносотенца[166]. Работать с ним мне не подходило. А побеседовать с Грингмутом, на него посмотреть представилось интересным.
Во внутренней политической жизни год ознаменовался возобновлением, после продолжительной передышки, террористических актов[167]. В начале года был убит министр народного просвещения Боголепов[168]. Вслед за тем было произведено покушение на К. П. Победоносцева. Боголепова был призван сменить престарелый генерал-адъютант, член Государственного совета, бывший военный министр П. С. Ванновский. Жесткий в свое время в управлении военным ведомством, Ванновский проявил себя на посту министра народного просвещения чрезвычайно мягко. Курс был им взят на благожелательность и доверие. Прежний строгий генерал приобрел у учащейся молодежи, да и у профессорского и педагогического персонала, значительную популярность. Чувствовалось, что насыщенный властью в прежнюю свою большую карьеру, уставший от власти, он отнюдь не искал ее вновь. Всего менее дорожил ею и, вернувшись к власти в критический момент, приносил этим стране, в сущности, немалую жертву.
Во внешней политике мы не оставляли дальневосточную экспансию. Продолжали оккупировать Маньчжурию. По линии казавшегося наименьшим сопротивления нарастали опасные авантюристские течения. Успехи мародерства при подавлении боксерского движения мелких разрозненных конквистадоров разожгли аппетиты грабителей большого масштаба. Под флагом империализма организовывалась проклятой памяти разбойничья «безобразовская» шайка[169].
Зимою мне довелось присутствовать на малом «концертном» балу в Зимнем дворце, дававшемся по случаю приезда в Петербург наследника австрийского престола Франца-Фердинанда[170], того самого, чья и чьей супруги трагические смерти от руки убийцы в 1914 г. явились ближайшим поводом к разгоревшейся вслед за тем мировой войне. На концертные балы было принято командировать в качестве переводчиков для обслуживания иностранного дипломатического корпуса двух чинов Министерства иностранных дел по выбору министра. На самом деле в переводчиках никто не нуждался. Не существовало иностранного дипломата, не владевшего французским языком, которым, в свою очередь, за редкими исключениями, в совершенстве владели и присутствовавшие на балах русские, в том числе лица, причастные к церемониальной части императорского двора. Но установленный с давнего времени обычай посылать переводчиков сохранился. Присутствовать на балу выпало на этот раз на мою долю и на долю служившего в одном департаменте со мною сына товарища синодального обер-прокурора Саблера. Отправились на бал мы вместе. Великолепие и красота поражали во дворце с первого шага. Величественные по размеру, роскошные по убранству покои. Незабываемую картину представлял уже военный караул перед входом в большую залу. В тот вечер он был от Конного полка, в великолепном подборе вытянувшихся в две шеренги красавцев-великанов в белых колетах, кирасах, касках, увенчанных массивными орлами с распущенными крыльями. В руках обнаженные тяжелые палаши. Караулом командовал стройный, красивый поручик граф Нирод. Выше среднего роста, он казался миниатюрным перед солдатами-конногвардейцами. У каждой двери по двое дворцовые «арапы» – в цветных тюрбанах, атласных куртках и широких шароварах, опоясанные красными шарфами. Бальный зал был уже почти полон толпою приглашенных. В сверкании бриллиантов, переливах жемчуга, белой пене тончайших кружев и шелка красовались на первом плане группы придворных и городских дам и девиц. Гвардейское офицерство было представлено царскосельскими гусарами в белых, отороченных соболями ментиках с золотыми шнурами. В глубине зала длинною лентою вытянулся дипломатический корпус. В стороне толпились министры и другие высшие сановники. Быстрыми шагами спешат присоединиться к ним запоздавшие Николай Валерьянович Муравьев и граф Ламздорф. Все гражданские чины в вице-мундирных фраках, составлявших форму одежды концертных балов, в отличие от больших балов, на которые приглашенные являлись в шитых золотом мундирах. Появились царь и царица. За ними следовали эрцгерцог Франц-Фердинанд и царская свита. Царь в гусарском ментике в окружении трех церемониймейстеров с жезлами начал с обхода дипломатического корпуса. Первым в ряду дипломатов, склонившись, приветствовал царя французский посол граф Монтебелло. Дальше – другие послы, посланники. Рукопожатие, два-три приветственных слова. Японский посланник задерживает протянутую ему руку царя. Царь ее оттягивает. Посланник о чем-то просит, быстро, но многословно. По политическому моменту японцу есть о чем поговорить с русским царем, попытаться чего-то от него добиться. Царь слушает бесстрастно. По лицу пробегает тень нетерпения. Царь бросает короткий ответ. Очевидно, отсылает японца к своим министрам и, кивнув головой, отходит. Императрица занята с представляющимися ей дамами. Внешность ее приковывает внимание[171] и фигурою, и ростом, и красивыми еще в ту пору чертами. Портит излишний румянец. Резкий контраст представляют эмоционально-пылающие щеки и каменное, неприветливо-холодное выражение лица. Видно, что многолюдие волнует и тяготит императрицу. Из других присутствующих женщин выделяется красотою молодая княгиня Абамелек-Лазарева, рожденная Демидова Сан-Донато[172]. Франц-Фердинанд – длинный белесый верзила со внешностью тупого немецкого унтера. Грянул дворцовый оркестр, расположившийся на высокой эстраде, сбоку, перед входом в зимний сад. Оригинальные красные кафтаны оркестрантов. Прекрасный «ensemble». Блестящее исполнение. Увлекательный вальс. Закружились пары. Смешались гусарские ментики с шелками дамских нарядов. Мягко звенят шпоры, сливая свою серебряную дробь с богатыми аккордами оркестра. В быстрой череде один танец сменяется другим. Незаметно подошло время ужина. Прекрасный зимний сад, весь залитый светом искусно скрытых электрических ламп. Стройные пальмы, другие экзотические деревья, настолько уходящие своими сплетающимися вершинами в далекие своды невидимого потолка, что получается иллюзия тропического сада под открытым небом. Иллюзия в такой степени полная, что не верится в снег и мороз нависшей над столицею холодной северной ночи. Иллюзию дополняют смешивающие свою зелень с широколиственною зеленью пальм, мягкою хвоею кипарисов и лиственниц деревья-кустарники и роскошные клумбы цветов, окаймляющие искусно проложенные садовые дорожки. И над этим садом льется неведомо откуда мелодия где-то притаившегося невидимого оркестра. На несколько возвышающемся над цветочными клумбами помосте, под сенью нависших ветвей деревьев-великанов, за роскошно убранным столом ужинает царица, имея по правую руку Франца-Фердинанда. За столом наиболее почетные, высокопоставленные гости. Остальные, мы с Саблером в том числе, расположились за расставленными во множестве поодаль и в примыкающем к зимнему саду следующем за ним зале отдельными столиками, по восемь человек за каждым. Царь за ужин не садился, а обходил ужинавших гостей. Кончился ужин. Царь и царица удалились в свои покои. Потянулась к выходу и густая толпа гостей. Волшебная картина померкла. Разъезд на морозе. Укутавшись в медвежью шубу, я перебежал Дворцовую площадь и вернулся в Министерство иностранных дел, в здании которого занимал маленькую казенную квартиру на самом верху.
