Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

Когда в мое сердце вгрызается грусть,
Я – воин и вождь не мычу как корова,
Нет, я повторяю тебя наизусть,
Особенно нравится мне «Гончарова».

Сегодня я страстно мечтаю о дне,
Когда с позволенья Великого Духа,
Мой брат бледнолицый, достанется мне
Твой скальп знаменитый от уха до уха!..

В Ваших ангельских стихах
Сильно веет дух Америкин;
Проздравляю впопыхах!..
Зампредпрофсоженприс
Мэри Кин.

Я русскую литературу до тонкости изучил,
И сам к творчеству склонность имею большую;
Жаль, что Гиляровский безвременно почил,
А Брюсов за контр-революцию сослан в Шую.

Из русских после Надсона, Вы – лучший поэт,
Остальными, по правде сказать, я недоволен…
Желаю успехов!.. Пушкину привет!..
Я слышал, что он серьезно болен.

Безумно Вас люблю, поэт мой черноокий,
И подражая Вам, пишу стихи сама;
Пришлите карточку, не будьте так жестоки,
Но с надписью в стихах, не то сойду с ума.

Мне мама говорит: «Поэзия опасна,
Не будешь ею сыт, она лишь портит кровь…»
Но это – ерунда! У Вас она прекрасна,
Вот только бы чуть-чуть побольше про любовь!..

Я страдал от подагры сорок восемь лет, —
Мне восемьдесят семь, проживаю в Чили,
Но творенья твои, вдохновенный поэт,
Меня окончательно излечили.

Я окреп, недовольство исчезло как дым,
По ночам мне только хорошее снится,
Вообще чувствую себя молодым
И на этих днях собираюсь жениться!..

Соперник, примите с острова Кубы,
Крепкое пожатье и поцелуй в губы.

Я чту Вас не как поэта-имажиниста,
А как величайшего в Европе шахматиста.

Меня не касается бряцанье на лире,
Я очень опасаюсь за первенство в мире.

Впрочем не в моем характере бросаться словами,
Разобью Алехина – сражусь с Вами!..

Вы бесспорно талантливы – это не лесть,
Это каждому интеллигентному человеку видно,
Но один недостаток у Вас все-таки есть,
И по-моему это чрезвычайно обидно.

В сей торжественный день пожелаю я Вам
Не идти по пути безусловно вредному
Ради Бога, прислушайтесь к моим словам: —
Не подражайте больше Демьяну Бедному!..

Я руки за голову заложил,
Я вытянул измученное тело,
И кровь по руслам воспаленных жил
Полууспоительно хрустела.

Пусть страсть в изнеможенье истекла
И пресыщенье – нежности преграда,
Но память из граненого стекла
Просвечиваться радугою рада.

Я прекословя сердцу снизошел
К сухим губам прохладой ороситься,
И в темноте мне выдан был за шелк
Простой лоскут заношенного ситца.

И вот душа чего-то лишена,
И суживаются зрачки, и строже
Звенит в ушах и в мыслях тишина
Меж приторными приступами дрожи.

В тот день, когда мне минет сорок лет
Рассматривая жизнь свою под лупой,
Я улыбнусь как пиковый валет
Найдя жену тщеславною и глупой.

Любовницу бездарной и тупой,
С манерами и взглядами солдата,
Знакомых надоедливой толпой
И молодость загубленной… Тогда-то

Забравшись в трюм, без паспорта, через
Атлантику, от скуки изнывая,
Я поплыву на Буэнос-Айрес,
Чтобы попасть в столицу Парагвая.

С полгода пробродив по городам
И чувствуя себя слегка усталым,
Посватаюсь к какой-нибудь мадам
Почтенных лет с приличным капиталом.

Когда ж апоплексический удар
Ее сразит в кафе Ассунсиона,
Я получу по завещанью в дар
Публичный дом под видом пансиона.

И не смущаясь из-за пустяков, —
Стыд не огонь, не прожигает кожу, —
За счет сластолюбивых стариков
Я собственные блага приумножу.

Но далее к доходам охладев,
Как подобает истому герою,
Я распущу любвеобильных дев
И фешенебельный притон закрою.

Слоняясь то с заплатами по швам,
То самым элегантным и душистым,
Я вдруг смотря по обстоятельствам
Примкну иль к анархистам иль к фашистам.

И буду после пламенных речей,
Во имя справедливости и мщенья,
Взрывать дворцы, калечить богачей
И убивать министров без смущенья.

Иль может быть как раз наоборот,
В пример и поучение для прочих
Расстреливать из окон и ворот
Процессии и митинги рабочих.

В конце концов и это надоест!..
И, тщательно покрасившись под негра,
Я удалюсь из шумных злачных мест
Служить к плантатору на Рио-Негро.

И под защитой аргентинской тьмы,
Там где-нибудь в подвале за верандой,
Почищу негритянские умы
Коммунистическою пропагандой.

И как-нибудь весною, в октябре,
Мы, сговорившись всем кагалом рабьим,
Хозяина поджарим на костре
И дочиста плантацию разграбим.

Поняв, что это мне кой-чем грозит,
Чтоб на себя быть снова непохожим,
Приобретя индейский реквизит,
Я сделаюсь на время краснокожим.

Средь бела дня, почти-что на виду,
Скальпируя без всяких промедлений,
Я небывалый ужас наведу
На мирных истребителей оленей.

Но все имеет свой конец – увы! —
И вспомнив то, что Музы мне вручили,
Поэтом знаменитым из Москвы
Я появлюсь на горизонте Чили.

По просьбе дам, лелеющих мечту
Меня пленить, я в лунный вечер в роще,
Встав в позу живописную, прочту
Им что-нибудь любовное попроще.

Конечно – потрясающий успех!
И прослезясь от пафоса момента
Повесится на шею мне при всех
Законная супруга президента.

Придется тут ее поцеловать,
А поутру величественней Данта,
Забравшись с сапогами на кровать,
Я гордо выслушаю секунданта.

Привыкнув полагаться на авось,
Со стороны быть может неуклюже,
Без колебаний я проткну насквозь
Не по летам ревнующего мужа.

И в тот же день, как будто сильно пьян,
Лохматый и оборванный бродяга,
Похожий на бразильских обезьян,
Отправится на север из Сант-Яго.

От вечных страхов как не изнемочь,
Когда тебя выслеживают строго!
Лишь на пятнадцатые сутки в ночь
Я перейду за тропик Козерога.

И как-то за бутылкою вина,
В случайном разговоре встречный малый
Напомнит мне о том, что есть страна,
Которая зовется Гватемалой.

Поразузнав что нужно без труда
И предвкушая новую аферу,
Я полечу стремительно туда,
Не уплатив за стол и номер в Перу.

И вот однажды гражданам с утра
Газета «Вразумительное слово»
Поведает, что прибыл к ним вчера
Известный прорицатель из Козлова.

А в полночь переступит мой порог
Глава правительства сухой и ржавый
С вопросом: «Как в возможно краткий срок
Нам сделаться великою державой?»

Поколдовав и вылив гущу в чан,
Как бы в припадке чародейной дрожи,
Я изреку: «Все зло от англичан!
Поэтому и сахар стал дороже!..»

Работая словами и пером,
Я в пору сахарного недорода
Организую английский погром
На благо гватемальского народа.

И лишь за то, что бедным я помог,
По требованью европейских миссий,
Меня упрячут крепко под замок
До заседаний всяческих комиссий.

Но вовремя мой отдых прекратив, —
Как этакой любви не подивиться? —
Меня спасет от мрачных перспектив
Четырнадцатилетняя девица.

И распродав двух кошек и трех сов,
Ее отцу и пинкертонам в пику,
Мы с поездом в одиннадцать часов
На жительство отбудем в Коста-Рику.

И снова оказавшись не у дел,
Я сделаюсь сначала дипломатом,
Затем министром иностранных дел
И предъявлю Китаю ультиматум.

Блестящий шаг, но тем не менее,
Не захотев знакомиться с винтовкой,
Взволнованное население
Запротестует общей забастовкой.

Но пожелав использовать вполне
Мою незаурядную натуру,
Парламент в панике предложит мне
Неограниченную диктатуру.

Установив спокойствие внутри,
Расправившись по-свойски с крикунами,
Я разгромлю недели в две иль в три
Китайские десанты при Панаме.

И, в Сан-Хозе подписывая мир,
Приобрету, другого не считая,
Для маленькой республики Памир,
А для себя – фельдмаршала Китая.

Но, как известно каждому уму,
Всё – прах и суета в подлунном мире!
Я глубже эту истину пойму,
Когда мне стукнет семьдесят четыре.

И порешив на этом же году,
Что мы без Бога плеснеем и стынем,
Обвешавшись веригами пойду
На поклоненье тамошним святыням.

И ко всему мирскому слеп и глух,
Я буду в каждом встречном поселеньи
Пугать неразговорчивых старух
Рассказами о светопреставленьи.

И, наконец, на семьдесят шестом,
В Боливии, в местечке Санта-Роза,
Чрезмерным изнурив себя постом,
Скончаюсь от артериосклероза.