Джерри Лендей - Иисус Навин. Давид
Спасением Давида от одиночества, страха и скуки была его лира — перебирая ее струны, он сочинял псалмы, хвалы и покаяния, обращенные к вездесущему Яхве, а также его праща, которой он научился владеть с исключительным искусством, отгоняя львов и медведей, угрожавших его стаду, как и призраки филистимлян, бесов его юношеского воображения, — они виделись ему в тени деревьев, в расселинах между валунами на горных склонах.
Время от времени он также отдыхал на руинах древних ханаанских стен и в развалинах храмов. Он молча изучал их или рассеянно ковырялся в земле, откапывая частицы того, что когда-то было ханаанским керамическим кувшином, гиксосской урной или египетским амулетом. Он размышлял о людях, которые когда-то изготовили и использовали эти предметы из земли, на которой теперь жили израильтяне. Когда его пальцы легко и ловко вступали в общение с этими останками, Давид почти непроизвольно начинал размышлять об историческом потоке, о людях с иными богами и другим прошлым, о древнейшем мире, лежащим за пределами физического и духовного познания его молодой страны и его собственного.
Вскоре многим стали известны мелодии Давида на лире и его проникновенный печальный голос, поющий хвалебные псалмы Яхве, пронизанные восторгом, надеждой, жаждой искупления и неповторимой красотой земли израильской. Когда Давид отправлялся с поручением в военный стан, относя своим братьям хлеб, поджаренное зерно, сыр и вино, он брал с собой и лиру. И часто долгими тихими ночами утешал воинов своими песнопениями. Со временем, естественно, и сам Давид вступил в ряды воинов Саула — молодой поэт-воин, чья праща стяжала не меньшую известность, чем его лира. Качества артиста и воина далеко не чужды друг другу в причудливом человеческом скопище. Они сошлись в единую страсть в груди Давидовой — преданность Яхве и верность его земле. И это в свою очередь соединялось со всевозрастающим чувством своей призванно-сти, в котором можно обнаружить и некоторые крупицы того, что люди именуют честолюбием!
В засаде и в дозоре Давид сочетал неприметность пастуха и выносливость крестьянина с уверенностью и самостоятельностью юноши, до срока научившегося справляться с собой, преодолевая свой страх и свое одиночество, свой трепет перед непостижимой таинственностью мира.
Было более чем естественно, что вскоре Давид возвысился до командира и что со временем молва о нем дошла до дворца-крепости в Гиве и до самого Саула.
Взволнованные придворные и старейшины колен, регулярно приходившие к царю посоветоваться и засвидетельствовать свое почтение, видели глубокую душевную печаль, терзающую Саула. Сердце царя, шептали они, наверняка закогтил злой дух. Неужто Самуил накликал на царя гнев самого Яхве?
Саул к тому времени царствовал уже больше двух десятилетий. Он поднял свой народ с колен, заставляя, принуждая, уговаривая его совершать непрерывные усилия, приносить все новые жертвы, чтобы достичь величия Моисея и Иисуса Навина. Саулу выпали моменты небывалого триумфа при самых неблагоприятных обстоятельствах, народ обожал его, и он, стоя на самом верху круглой вершины в Гиве, воссылал благодарственные гимны Богу, даровавшему ему власть над Израилем.
И все же чего он на самом деле достиг? Несколько мгновений мира, ибо филистимляне, хотя и усмиренные, далеко еще не были разгромлены. Они продолжали совершать набеги на Израиль при первой же возможности, надеясь восстановить свое владычество над горной страной и чуждым народом, населявшим ее. Ему не хватало времени, чтобы по-настоящему укрепить власть трона над израильскими коленами, изнуряющими себя бесконечными распрями. И неужели он заслужил враждебность и зависть Самуила, который беспрестанно строил козни и призывал небеса низринуть его и сокрушить?
Огненная вениаминова душа Саула устала от этого бремени.
Бесконечная печаль и угнетенность заполняли его душу, лишая его энергии и парализуя его волю. Попеременно царя охватывали то ощущение беспросветного мрака, то беспричинное лихорадочное возбуждение. Он мог часами, а то и днями угрюмо молчать — и вдруг с непонятным бешенством набрасываться на самых близких людей. Почти маниакальное его недоверие к окружающим подрывало отношения Саула с его приближенными. В такие черные минуты даже Ионафан не мог вернуть ему душевного равновесия. Понемногу Саул становился фигурой глубоко трагической. И по земле распространялась молва, частично поощряемая Самуилом, что в царя вселился злой дух и что Яхве его покинул.
Жена Саула Ахиноамь была в отчаянии и умоляла его слуг отыскать средства, которые облегчили бы муки царя. Было хорошо известно, что Саул любит музыку. Один из слуг, похрабрее прочих, однажды подошел к царю, когда ипохондрия его отпустила, и сказал ему:
— Послушай, злой дух терзает тебя. Пусть наш господин повелит слугам, которые заботятся о нем, найти кого-нибудь, кто искусно играет на лире, и когда злой дух снова вселится в тебя, пусть лирник будет играть, и тебе станет легче.
Один из молодых сауловых приближенных услышал этот разговор и быстро приблизился к трону.
— Я знаю сына Иессея из Вифлеема, который очень искусно играет, он доблестный воин, разумен в речах и очень хорош собой; уверен, что на нем десница Господня.
Царский посланец нашел Давида в доме Иессея в Вифлееме; к тому времени отец уже выделял его среди других своих сыновей. Давид, казалось, не очень удивился, что его вызвали в Гиву, но Иессей, глубоко тронутый неожиданной милостью, быстро собрал скромное подношение Саулу — несколько хлебов, мех вина от Иуды и молодую козу, и Давид, погрузив дары на осла, отвез их царю. Так Давид стал слугой при царском дворе в Гиве. Саул сразу же привязался к этому юноше, с которым у него было так много общего. Корни обоих уходили глубоко в почву Израиля. Оба они были крестьянскими сыновьями. Оба научились страстно любить каждый камень и каждое деревце в той земле, где они трудились в поле, на виноградниках или присматривали за родительским скотом. Саул увидел в Давиде точное повторение самого себя в молодости — храбрый до безрассудства воин, юноша с естественной грацией и всеми задатками вожака.
Они говорили о своих отцах, о своем хозяйстве, об их баталиях с филистимлянами, вступали в религиозные дискуссии, молодившие и обострявшие ум стареющего царя. И Давид успокаивал омраченную душу царя песнями о величии Яхве, о его справедливости, о его сострадании к одиноким и угнетенным, о его искупительной милости к тем, кто находится в духовной и всякой иной нужде. И Саул лил сладкие слезы, обретая утешение в Давиде и чувствуя возможность прощения для себя. И возродился Саул, благодаря высокому искусству молодого воина-псалмопевца.
