Алексей Савчук - Прямой дождь
— Вот именно, — кивнул Петровский. — Вспоминаю, как Бурлацкий тогда сказал: «Вы, Григорий Иванович, не признаете либералов, отрицаете их революционность, а посмотрите, сколько денег они дали на вооружение, это ведь не то, что рабочие копейки…» А потом, спохватившись, начал оправдываться: «Я, конечно, не корю рабочих, у них и вправду нет денег, но в революции все необходимо учитывать». Тогда я ему ответил, что промышленная буржуазия дает деньги на вооружение потому, что хочет руками рабочих завоевать себе власть, ибо царь служит для нее помехой. Но та же буржуазия, если в решительный момент надо будет выбирать, на чью сторону встать, не задумываясь, окажется с царем. «Вы, Григорий Иванович, еще молоды и неопытны, — ответил он мне, — вы повторяете чужие слова, слова Ленина». А я ему: «Владимир Ильич — выразитель интересов рабочего класса, он создал партию, которая поднимет рабочих на вооруженное восстание…»
Лодка тихо плыла по течению. Степан не прикасался к веслам. Из-за поворота на середине Днепра вынырнул небольшой островок.
— Давай, Гриша, на минутку пристанем к Дикому, мы когда-то тут рыбачили с батькой.
— Время есть, можно и причалить, — согласился Петровский.
Степан сильными толчками весел выбросил нос лодки на песчаный берег.
Тихо падали багряные листья на желтую траву… Молча шагали друзья густым сизоватым лозняком между сонными вербами, пересекали укромные поляны, устланные золотыми коврами…
— А знаешь, Григорий, почему остров называется Диким? Когда-то хозяйничал тут, словно в своей вотчине, знаменитый на всю губернию конокрад Гаврила Дикий: лишал «особых примет» краденых лошадей. Скажем, в протоколе следователя значилось: «Мерин, гнедой масти, на лбу — белая звезда, левая передняя нога по щетку — светлая, задняя правая — в чулке…» Но Дикий так обрабатывал коня, что тот терял все свои особые приметы и становился обыкновенным гнедым. На первой же ярмарке Левобережья Гаврила продавал его как собственного. Изобрел, шельмец, такую стойкую краску, что ни рук не пачкала, ни водой не смывалась. И еще он был великий мастер на всякие шутки… В имении княгини Ливен как зеницу ока берегли жеребца чистой орловской породы — серого в яблоках рысака-красавца, которому и цены не было. На ночь приковывали его цепью к кормушке, опутывали американскими путами, закрывали конюшню тремя немецкими замками. И что же? Однажды утром смотрят: двери в конюшне — настежь, цепь с шеи коня снята, американские путы валяются у порога, а в гриве жеребца записка, нацарапанная каракулями: «Не мучьте животную она мне не нада масть не подходящая Гаврила Дикий». Вот отчубучил!
— Ну что ж, — резюмировал Петровский, — еще один пример того, как царизм калечит народные таланты. Дальше приходской сельской школы этого Гаврилу, видно, и не пустили. А дай ему надлежащее образование, из него мог бы выйти или талантливый химик, или механик. А так… Загубленное природное дарование выперло грыжей и превратило несостоявшегося химика в талантливого конокрада.
Остров так очаровал путешественников, что на какое-то время они обо всем забыли.
— Пора, — спохватился Петровский.
И снова лодка, легонько покачиваясь, плыла по течению, весла отдыхали на бортах, как сложенные крылья большой птицы.
— Нас догоняет пароход! — оглянувшись, предупредил рулевого Степан. — Не сторонись, пускай погудит, люблю пароходные гудки, важные и немного грозные.
И в тот же момент загудел пароход. На корме стояло несколько нарядно одетых девчат. Видно, собрались на свадьбу. Они зашушукались, засмеялись, глядя на лодку. А потом одна из них запела чистым, звонким голосом:
Плывут челны, воды полны.
Да все хлюп-хлюп, хлюп-хлюп,
Да все хлюп-хлюп, хлюп-хлюп…
Степан не остался в долгу. Он выпрямился во весь рост, кашлянул и запел вдогонку пароходу могучим басом:
А казак едет к дивчине
Да все топ-топ, топ-топ,
Да все топ-топ, топ-топ…
Девчата махали платочками, звали певца с собой. Но равнодушный пароход уплыл, не дав молодежи закончить так хорошо начатую песню…
— Ты, Степан, легко знакомишься с девушками. Странно, что до сих пор не женат…
— Значит, ни одна не полонила моего сердца.
— А как его полонить? Ты что же хочешь, чтобы эта певунья прыгнула в воду и приплыла «полонить» твое сердце?
— Такую бы я полюбил навек!
— Придется тебе, видно, долго ждать такой смелой, — усмехнулся Григорий.
В синеватом безграничном просторе было тихо-тихо, только слышались слабые всплески воды под веслами, которыми неспешно греб Степан.
— А вот и село, — сказал Григорий. — Там типография. На весла!
— Есть на весла! — пробасил гребец.
— Помнишь, Степан, как мы с тобой ночью разбрасывали прокламации? Теперь можно их распространять открыто.
— Я, — отозвался Степан, — все думаю над словами нашей листовки: «Согласовывайте ваши действия с общей задачей, но не ждите, пока вам скажут, что делать. Революцию сделаем только мы сами или ее не будет совсем». Значит, Григорий, нам придется драться в первых рядах.
Только к вечеру вернулись в город.
— Где вы так долго пропадали? — спросила Доменика. — Была Лариса, приезжала из Полтавы… Помнишь?..
— Еще бы!
— Вот пакет с деньгами оставила, говорит, у них в городе идут сборы средств на революцию. А эти деньги собраны твоим врачом Кухаревским среди интеллигенции и медиков. Лариса говорит, доктор знал твой адрес. А ока сама вызвалась отвезти их только тебе. Доктор ой сказал: нашла Петровского в тюрьме, найдешь и в Екатеринославе. Спешила возвращаться, так как времени в обрез.
— Молодчина Леся! Спасибо ей.
— Еще красивее стала, — добавила Доменика, взглянув на Степана. — Вот, Степан, где твое счастье! Душевная, умная дивчина, — улыбаясь, сказала Доменика.
— Что-то мне по этой части не везет, — притворно вздохнул Степан.
— Ничего, еще придет время — повезет, — засмеялась Доменика.
— В армии у меня был приятель — грузин Ираклий, так он говорил: «Если тебя где-нибудь ждет счастье, ноги приведут туда сами». Буду надеяться…
Григорий вскрыл пакет, сосчитал деньги и обрадованно сказал:
— Молодцы полтавчане! Приличную сумму собрали на оружие!
Доменика тем временем сунула Степану в руки нож, пододвинула хлебину:
— Режь! Чтоб руки не гуляли.
На столе аппетитно дымился ароматный борщ.
8Весть о начале всеобщей политической стачки в Москве, минуя географические, транспортные, полицейские препоны, вьюжной декабрьской ночью прилетела в Екатеринослав, всколыхнула и подняла на берегах Днепра свободолюбивый рабочий люд. В эту же ночь собрался Екатеринославский большевистский комитет, а на рассвете состоялось заседание Совета рабочих депутатов, вынесшее единодушное решение: бастовать!
