Юлия Андреева - Триумвират. Творческие биографии писателей-фантастов Генри Лайон Олди, Андрея Валентинова, Марины и Сергея Дяченко
И если ресторан при Союзе писателей был Андрею и его приятельнице не по карману, в баре готовили отличнейший недорогой кофе. Кроме отменного кофе, бар Союза писателей прославился тем, что любой обладатель заветных корочек, то есть, член СП, мог написать или нарисовать что-то на его многострадальных стенах. Так что невольно возникала идея, что уже ради этой привилегии следовало стремиться вступить в святая святых… впрочем, кто сказал, что для приобщения к наскальному (настенному) творчеству необходимо быть членом чего-то там? В Союз писателей Андрей проник по пропуску своей знакомой, так отчего же не воспользоваться случаем и не вписать свое имя в историю?
Вписал.
У главного входа, там, где стоял телефон, развалился, вытянув огромные тощие ноги, пьяный брат легендарного «дяди Степы» Михалкова[35], Михаил Владимирович Михалков[36]. С целой коллекцией орденов на груди он дрых, сраженный всемогущим Бахусом, даже во сне не забывая излучать краденое величие и внушая почтение. «Сейчас говорят, что он был не только алкоголиком, но и великим советским разведчиком», – уточняет А. Валентинов. Ноги приходилось обходить, дабы не потревожить священный сон «Того самого Михалкова». Не смотря на разницу в возрасте, братья были невероятно схожи. Так что, даже четко зная, что перед тобой всего лишь копия, никто не спешил рискнуть здоровьем.
Посмотрел Андрей на этот паноптикум: занятно, не более того. Что зоопарк, что Союз писателей – и то, и другое в равной степени интересно, а для творческого человека еще и весьма поучительно.
В Москву с начала восьмидесятых Андрей Валентинов наезжал работать в библиотеках. Диссертацию писал и время от времени развлекался, иногда отправляясь в зоопарк, а иногда в Союз писателей.
«В “союзах” (кроме СССР) не состоял и не собираюсь. Не вижу повода, зато вижу, кто там “состоит”. За редким исключением – лица нетрадиционной литературной ориентации. С редкими исключениями общаюсь и вне всяких союзов»[37].
К свободе не годен [38]
Жизнью (тьфу-тьфу!) доволен. Если и хотел бы что-нибудь изменить, то разве что харьковские климат и географию, например подвести к Харькову Черное море[39].
А. ВалентиновЕсли спросить Андрея Валентинова, было ли время, когда он ощущал себя по-настоящему счастливым человеком, он ответит – в Университете и аспирантуре. В Универе, куда он поступил большой кровью и нервами и сразу же попал на сильнейший преподавательских состав, к людям, которые по-настоящему любили свое дело и знали его до тонкостей. И пускай титаны-историки, великие профессора, светила наук, о которых слагались легенды, уже отошли в мир иной, основная преподавательская когорта превосходила самые смелые ожидания и надежды абитуриентов.
Еще при поступлении на истфак до сведений студентов доводилось следующее: «Вас готовят для работы в сельских школах. Советским школьникам должны преподавать историю грамотные во всех отношениях специалисты». При этом наставники только что не подмигивали: мол, сами посудите, к чему сельским учителям латынь и греческий? С какого перепугу перед вами открыты лучшие библиотеки и постоянно организуются поездки, если не для того, чтобы… остальное следовало додумать.
Исторический факультет был не только историческим, но и идеологическим. Так как, на самом деле, выпускники Университета должны были занять важные должности в комсомольском активе или даже активе партии. Кроме того, они преподавали во всех ВУЗах страны.
Поступив в Университет в 1975 году, Андрей и его сокурсники рты поразевали от удивления, какая за стенами этого престижного учебного заведения на самом деле демократия. Ничего общего с тем, что они видели каждый день с экранов телевизоров, что наблюдали в повседневной жизни.
При этом восемнадцать лет – конечно, еще не взрослый человек, но уже и не беспомощный ребенок. С детства заложена определенная осторожность, как бы чего не брякнуть, а то потом… «болтун находка для шпиона». Во всех без исключениях семьях, что ни день, тихий ропот: «Этот ребенок нас до тюрьмы доведет», «Не вздумай сказать такое в классе! Ты что, хочешь, чтобы отца посадили?!», «Какие анекдоты? Да ты что, не знаешь, как за эти самые анекдоты сажают?», «Какая еще Софья Власьевна? Кто не понимает? Ага, а ты еще пойди и объясни, сразу вылетишь из комсомола!»
В общем, все без исключения отдавали себе отчет в том, в какой стране мы живем. А тут самые настоящие, честные выборы по комсомольской линии. При этом можно не слушать партбюро, проявляя собственную инициативу. Можно выпускать стенгазету, чем Андрей почти сразу же и занялся. В общем, вели нормальную студенческую жизнь, а не ходили строем под барабан. «Я уловил глоток свободы, прежде такой истфак и был, я пришел уже под конец этой свободы. Это, конечно, было связано с тем, что несколько лет деканом был Сидельников Степан Иванович».
Особенно эта свобода начала ощущаться, когда ее стали душить. Когда Андрей учился на четвертом курсе, власти спохватились, разом взявшись и за студентов, и за профессуру. Пытались и Андрея Шмалько на чем-нибудь недозволенном подловить, но не вышло.
После смерти любимого всеми декана, профессора передрались между собой за освободившийся руководящий пост. Студенты втихомолку делали ставки на то, кто сядет на царство. В результате долгих «кровопролитных» боев победителя не оказалось, благодаря чему на целых два года университет остался вовсе без декана. Межвластие таило свои, до поры, до времени припрятанные в лабиринтах Универа, сюрпризы. Последнее будоражило воображение и потому радовало. В общем, несмотря ни на что – хорошо жилось.
А потом, чеканя сапогами, пришел порядок, но к тому времени Андрей уже значился в выпускниках, позади оставались счастливейшие годы жизни. За время обучения переформировали кафедру, на которой учился Андрей Шмалько. Теперь она уже не носила привычное имя «древнего мира и археологии», называясь «древнего мира и средних веков».
На пятом курсе обучения на студента А. Шмалько было заведено самое настоящее политическое дело. Но сторона обвинения была слабо подготовлена, улик собрано ничтожно мало, следствие проведено спустя рукава. Не потому, что ленились, просто ненависть и злоба имеют мало общего с трезвым расчетом. Андрея Шмалько обвиняли в том, что в выпускаемой им несколько лет подряд стенгазете вдруг усмотрели криминал: Настоящую антисоветскую поэму. Поэма превосходила самые смелые ожидания антисоветчиков и могла бы не только обеспечить ее автору благополучный вылет и из комсомола, и из Университета, но и…
