Н. Беляев - Гаршин
Весна и лето 1884 года прошли для Гаршина тяжело. С этого года болезнь его приняла какой-то странный характер: весной его охватывала тоска, он страдал бессонницей, падал в апатию, к зиме же оправлялся и вновь становился работоспособным. Во время припадков апатии Гаршин делался беспомощным, как ребенок. Самая простая житейская мелочь становилась для него трудно выполнимой: ему было тяжело сходить куда-нибудь по делу, написать письмо или совершить самый маленький поступок.
К счастью, заботливый домашний уход и чуткое отношение сослуживцев облегчали его страдания. Товарищи по работе выполняли втихомолку его обязанности. Надежда Михайловна преданно и самоотверженно окружала любимого человека заботой, оберегала от волнений, успокаивала его, развлекала, заменяя ему мать и няньку. Гаршин платил ей за это горячей любовью. Бывали минуты, когда лишь привязанность к жене удерживала его от самоубийства.
В один из таких тяжелых периодов Фаусек встретил Гаршина у общих знакомых. Когда друзья остались в комнате одни, Гаршин не мог удержаться от слез. Сквозь рыдания он говорил своему другу: "Если бы ты знал, какое это ужасное страдание. Не будь Нади, я бы, не медля ни минуты, покончил с собой".
Осенью 1884 года Гаршин почувствовал себя лучше. В сентябре он совершил небольшое путешествие, посетил Киев, Вильно, Белосток и несколько других городов. Путешествие оживило и развлекло его. Вернувшись в Петербург, Гаршин с головой ушел в служебные и литературные дела. Он принял горячее участие в судьбе поэта Надсона, умиравшего от чахотки. Друзья поэта с большим трудом достали небольшую сумму денег и проводили его за границу.
На специальном концерте, устроенном известным музыкантом Давыдовым в пользу больного Надсона, Гаршин, очарованный искусной игрой, написал небольшое стихотворение в прозе, где выразил и волнующее впечатление от музыки и скорбь о судьбе своего умирающего друга.
"Когда он коснулся струн смычком, когда звуки виолончели вились, переплетались, росли и наполняли замершую залу, мне пришла в голову горькая и тяжелая мысль.
Я думал: есть ли здесь, в этой зале, десять человек, которые помнят, ради чего они собрались сюда?
Иные пришли из тщеславия, другие — потому, что было неловко отказаться, третьи — послушать хорошей музыки.
Но немногие помнили умирающего юношу, ради которого все это было устроено.
Эта мысль была горька, и под страстные и печальные звуки мне представилась далекая картина.
Я видел слабо освещенную комнату; в углу ее — постель, и на ней лежит в лихорадке больной.
Огонь покрывает его исхудалое лицо, и прекрасные глаза горят больным пламенем.
Он смотрит в лицо другу. Тот сидит у изголовья. Он читает вслух книгу.
Иногда чтение прерывается; он смотрит своим добрым взглядом на бледное лицо.
Что он читает в нем? Смерть или надежду?
Виолончель смолкла… Бешеный плеск и вопль удовлетворенной толпы спугнули мечту…"
Осенью 1884 года Гаршин приступил к повести "Надежда Николаевна" и работал над ней всю зиму. Эта повесть по форме сильно отличалась от прежних рассказов Гаршина; в ней развито действие, имеется сложная сюжетная интрига — убийство, любовь, ревность, но в художественном отношении она слабее других произведений Гаршина.
В повести "Надежда Николаевна" выведена среда художников; главная героиня — проститутка. Но в отличие, например, от "Происшествия", социальные вопросы в этом произведении почти не затрагиваются. Повесть полна противоречий. Многое в ней навеяно учением Толстого, но отдельные места написаны как бы специально для полемики с основными положениями толстовства.
Герой повести Лопатин в порядке самозащиты убивает своего приятеля Бессонова. На насилие он отвечает насилием. Однако в конце повести убийца Лопатин мучается совестью, которую считает высшим мерилом суждения о человеческих поступках. Он считает, что для человеческой совести нет писаных законов, нет учения о невменяемости, и человек несет за свое преступление казнь. "Скоро господь простит меня, — рассуждает герой, — и мы встретимся все трое там, где наши страсти и страданья покажутся нам ничтожными и потонут в свете вечной любви". Такое окончание повести совершенно соответствует положениям толстовства.
Однако есть в повести одно место, которое резко направлено против важнейшего тезиса толстовства — о "непротивлении злу". Этот эпизод мало связан с общей линией сюжета и вставлен в повесть, по-видимому, лишь с целью резко возразить Толстому. Один из героев повести, художник Гельфрейх, образно рассказывает сюжет картины, которую он мечтает написать:
"Как-то раз Владимир Красное Солнышко, — фантазирует Гельфрейх, — рассердился за смелые слова на Илью Муромца; приказал он взять его, отвести в глубокие погреба и там запереть и землей засыпать. Отвели старого казака на смерть. Но как это всегда бывает, княгиня Евпраксеюшка "в те поры догадлива была": она нашла к Илье какой-то ход и посылала ему по просфоре в день, да воды, да свечей восковых, чтобы читать Евангелие, и Евангелие прислала… Вот сидит Илья Муромец и читает; и раскрыл он место о нагорной проповеди и читает он о том, что, получивши удар, надо поставить себя под другой. И читает он это место и не понимает. Всю жизнь трудился Илья, не покладая рук, печенегов, и татар, и разбойников извел великое множество; разных Тугаринов Змеевичей и Идолищ Поганых, и полениц, и жидовинов побеждал; век прожил в подвигах и на заставах, не пропуская злого в крещеную Русь; и верил он во Христа, и молился ему, и думал, что исполняет христовы заповеди. Не знал он, что написано в книге. И теперь он сидит и думает: "Если ударят в правую щеку, подставить левую? Как же это так, господи? Хорошо, если ударят меня, а если женщину обидят или ребенка тронут, или наедет поганый да начнет грабить и убивать твоих, господи, слуг? Не трогать? Оставить, чтоб грабил и убивал? Нет, господи, не могу я послушаться тебя. Сяду я на коня, возьму копье в руку и поеду биться во имя твое, ибо не понимаю я твоей мудрости, а дал ты мне в душу голос, и я слушаю его, а не тебя!.."
Илья Муромец в повести Гаршина читает нагорную проповедь, то есть как раз то место из евангелия, которое послужило Толстому основой для написания знаменитого "В чем моя вера?". В уста Ильи Муромца Гаршин вкладывает протест против толстовства, который он сам несет в своем сердце.
Словами Гельфрейха Гаршин доказывает, что Илья Муромец, убивавший людей, защищая угнетенных и слабых, отстаивая независимость своего народа, не меньше достоин звания "святого", чем другие "угодники".
"…Илья и Евангелие! Что общего между ними? — рассуждает Гельфрейх. — Для этой книги нет большего греха, как убийство, а Илья всю жизнь убивал. И ездит он на своем жеребчике, весь обвешанный орудиями казни — не убийства, а казни, ибо он казнит. А когда ему не хватает этого арсенала или его нет с ним, тогда он в шапку песку насыплет и им действует. А ведь он святой. Видел я его в Киеве… лежит вместе со всеми — и справедливо…"
