Владимир Рудный - Долгое, долгое плавание
И еще одна война
Она началась для него 4 октября 1942 года и продолжалась ровно четверть века. Часы, дни, месяцы, годы и десятилетия невыносимых страданий, преодоления мук и героического труда.
В «Хронике Великой Отечественной войны» Черноморского флота от 16 октября 1942 года записано: «В 0 ч. 35 м. базовый тральщик БТЩ-412 с тяжело раненным заместителем народного комиссара ВМФ адмиралом Исаковым на борту в охранении двух катеров вышел из Сочи и в 6.00 прибыл в Сухуми. Оттуда адмирал Исаков на специальном поезде выбыл в Тбилиси».
Его еще нельзя было перевозить — шли девятые сутки после ампутации. Но противник, очевидно, узнал, что в Сочи, в санатории Наркомзема, лежит раненый военачальник, — участились полеты разведчиков именно над этим районом. Следовало ожидать налета. Пришел приказ эвакуировать.
От причала в Сухумском порту до специального вагона раненого несли осторожно и за ним следовала пешая процессия — член Военного Совета и командиры. Впереди и позади вагона прицепили платформы с зенитками, поезд тронулся. «Остановите, остановите», — вскоре потребовал Исаков — так ему стало больно. Поезд остановили, дали передышку и снова поехали — так медленно, как позволял график военного времени, когда еще в разгаре была битва за Кавказ и за Сталинград. Но ему стало хуже. Тогда профессор Джанелидзе, бог флотской хирургии, приказал налить Исакову стакан коньяка. Он выпил, боли утихли. Поезд помчался в Тбилиси.
Три месяца продолжался сильнейший сепсис. Вечером температура подскакивала за сорок, утром падала ниже тридцати шести, изнурял проливной пот. Профессор Петров понимал: от этого человека не надо ничего скрывать, надо подготовить его к горькой правде. Иван Степанович сам читал приговор себе в глазах врачей. Они хотят, но не могут ему помочь. Но он должен жить, война еще только на переломе. Он знал все, что происходит на фронтах и флотах — Черноморском и Каспийском, за них считал себя в ответе. Ольга Васильевна с трудом сдерживала посетителей, умоляя не оставаться у него больше пяти минут — «тигра лютая» называл ее Коккинаки, получивший разрешение Ставки прилететь в Тбилиси и навестить дорогого человека. Они успели переговорить коротко, как на перекрестке фронтовых дорог: «Что у тебя?» — «Ой трудно… Но моряк не должен показывать»… И опять он собрал все силы и стал выздоравливать. «Ок» была рядом неотлучно, как и все четверть века последующей борьбы за жизнь…
Зимой Исаков, не покидая палаты, начал работать, и может быть, в этом было его спасение. А в мае сорок третьего года, отбросив изготовленный для него, но неудобный при такой ампутации протез, он вернулся на костылях в Москву. Он писал генералу Тюленеву осенью: «Сегодня исполнился год со дня моего ранения, когда я выпал из тележки. Конечно, я предпочел бы быть на двух ногах и работать с тобой или на другом фронте, но даже то, что я сейчас могу работать в Москве и как-то приносить пользу общему делу разгрома врага, — и то хорошо. Могло бы это кончиться небольшим памятником в Сочи или в Тбилиси. Поэтому я доволен и признателен тем, кто отодвинул немного устройство памятника, и хорошо понимаю, что кроме Петрова или Джанелидзе много обязан тебе… Первое время я очень тосковал без ответственной работы. Быть на положении почетного зама тяжело, а в военное время особенно. Но к моему удовлетворению, неожиданно получил назначение в правительственную комиссию (по совместительству), работа исключительно интересная и ответственная… Сейчас под моим водительством печатают (впервые) и будут выходить сборники по опыту войны (морские). Зная твой интерес к флоту, буду посылать тебе».
Снова один за другим в морских журналах и отдельными изданиями появляются его труды-исследования опыта второй мировой войны — «Авантюризм германской морской стратегии», «Рейд на Дьеп», а потом и «Военно-морской флот в Отечественной войне», выпущенный большими тиражами в Госполитиздате и в Военно-морском издательстве в 1944 и 1945 годах. Одновременно он поглощен капитальным трудом о «Приморских крепостях» — старая его тема подкреплена свежим опытом второй мировой войны.
Объем сделанного им в последние годы войны огромен. Научные труды по-прежнему сочетаются с разносторонней военной и государственной деятельностью. В сорок четвертом году ему присваивается высшее воинское звание — адмирал флота. Правительство вводит его в комиссию, готовящую условия капитуляции Германии, — победа близка.
Легенда сопутствовала ему на каждом шагу. Я еще служил во флоте, когда услышал трогательную историю про черноморского матроса, будто явившегося на роликовой тележке к адмиралу флота в Главный штаб. Там, под Туапсе, он был ранен в обе ноги, оперирован в том же госпитале, что и адмирал, за ними ухаживала одна и та же красавица сестра, грузинка, ставшая женой матроса; конечно же его пропустили в штаб без пропуска, и адмирал принял его, как друга. А когда вышел проводить, то все офицеры застывали «смирно» на широкой лестнице Главного штаба и отдавали честь двум ветеранам войны — адмиралу на костылях и матросу на роликовой тележке…
В этой легенде истиной было то, что к Исакову обращались многие инвалиды войны и соратники со времен революции, и никому не было отказа, особенно если человек в беде. Истина еще в том, что, помогая, он деликатно щадил самолюбие просителя. Я прочел немало писем, где, посылая деньги, он объяснял, что детей у него нет, думали усыновить ребенка, да беда не позволила, вот он и делится излишками с теми, кто ему необыкновенно дорог.
Ходила легенда, связанная с его отказом вторично занять пост начальника Главного морского штаба, — надо ездить на флоты, а у него только одна нога. Будто ему было сказано, что лучше с одной ногой и светлой головой, чем с двумя ногами, но без головы. Он действительно был на этой должности десять месяцев, работал по восемнадцать часов в сутки, пока в 1946 году его не свалила мучительная боль. Работать в кабинете и не бывать в море он не мог, он знал, чего требует жизнь от высшего штабиста, и не желал скидок. Еще до войны он щепетильно относился к совмещению должностей в Москве, в наркомате, с должностью начальника академии в Ленинграде. Фиктивности он не терпел. А после ранения и возвращения в строй он отказывался от таких льгот, которые, по его убеждению, противоречили интересам дела. В одном из рапортов он просил освободить его от большой должности, потому что право работать дома часть недели сковывает оперативную деятельность министерства и несовместимо с государственными задачами — не каждый, к сожалению, способен на открытое признание своей физической непригодности для иного поста.
