Наталья Болотина - Потемкин
То, что суровый Долгоруков считал промахами и хитростью Потемкина, Румянцев в своем отзыве именовал небывалой смекалкой и храбростью, характеризуя его действия в 1773 г.: «В продолжение той кампании, когда армия приближалась к переправе чрез реку Дунай и когда на Гуробальских высотах сопротивного берега, в немалом количестве людей и артиллерии стоявший неприятельский корпус, приуготовлен был воспрещать наш переход, он, граф Потемкин, 7 июня первый от левого берега учинил движение чрез реку на судах и высадил войска на неприятеля, которого с другой стороны обходил генерал-майор барон Вейсман фон Вейсенштейн, способствовал ему, и сам тут же, разбив онаго, овладел лагерем и всею артиллериею. А 12-го того же месяца, не доходя Силистирии, решил также победу, подоспев с кавалериею и легкими войсками ударить на неприятеля, который превосходным числом окружил и бой уже вел с частью войск, посланною от корпуса правого крыла, а опрокинувши и гоня бегущих, отнял весь лагерь и артиллерию всего турецкого корпуса, выведенного от города сераскиром Осман-пашею; да и в продолжение тогдашних действий под Силистириею он, командуя передовым корпусом, снес все наибольшия трудности и опасности, выбил неприятеля 18 июня из укреплений пред городом, и потом, когда главная часть обратную переправу чрез Дунай чинила, он, граф Потемкин, последний оставался прикрывать оную на неприятельском берегу».
Во второй половине декабря 1773 г. Потемкин, продолжавший осаду Силистирии, получил странное письмо из столицы. Писала сама императрица:
«Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письмы читать. И хотя я по ею пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.
Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу по-пустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос: к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна».
О чем подумал Потемкин, получивший столь любопытное послание от самой Екатерины И? Понял ли он сразу, что настал его звездный час и надо спешить в столицу? Знал ли он, боевой генерал, принявший участие во всех кампаниях этой тяжелой для России войны с Оттоманской империей, о событиях придворной жизни? Или просто сердце подсказало Григорию, что императрица — женщина, она одинока, ей трудно, не на кого опереться, и она зовет его встать рядом и подставить свое мужественное плечо?
Екатерина в это время находилась в весьма сложном положении. С одной стороны, русско-турецкая война, которую не удавалось закончить, а далеко от Дуная беглый донской казак Емельян Пугачев поднял мятеж, охватывающий все большие территории. Императрица писала Новгородскому губернатору Я.Е. Сиверсу об опасности, исходившей от Пугачева, объявившего себя чудом спасенным императором Петром III: «Два года назад у меня в сердце империи была чума, теперь на границах Казанского царства политическая чума, с которою справиться нелегко… Генерал Бибиков отправляется туда с войсками… чтобы побороть этот ужас XVIII столетия, который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли. Все же с Божиею помощию надеюсь, что мы возьмем верх, ибо на стороне этих каналий нет ни порядка, ни искусства. Это сброд голытьбы, имеющий во главе обманщика, столь же бесстыдного, как и невежественного. По всей вероятности, это кончится виселицами. Какая перспектива, господин губернатор, для меня, не любящей виселиц. Европа подумает, что мы вернулись к временам Ивана Васильевича». При всем оптимизме Екатерины II этот сброд голытьбы во главе с Емельяном Пугачевым своими масштабами и быстрым продвижением по просторам страны угрожал не только спокойствию империи, но и самой самодержавной власти, основам государства.
Екатерина II, которой шел сорок пятый год, за более чем десять лет своего правления сумела не только значительно упрочить свои позиции, но и показала себя умной и расчетливой государыней. Ее искусство пользоваться обстоятельствами и людьми, ее смелость и способность к риску, проявившиеся в дни дворцового переворота 1762 г., позволили успешно лавировать между двумя самыми влиятельными придворными группировками — Орловыми и Паниными, отстаивая свои интересы. Однако затянувшаяся война обострила отношения между Н.И. Паниным и Г.Г. Орловым. Панин стремился к разумным уступкам и завершению тяжелой для России войны, Орлов был против. Возглавляя в 1772 г. русскую делегацию на мирном конгрессе, он фактически сорвал переговоры.
Тяготили Екатерину проблемы военные и внутриполитические, но на сердце у нее тоже было неспокойно. «Гатчинский помещик хандрит», — пишет о Григории Орлове императрица. Он был постоянно при Екатерине, ежедневно соучаствовал в ее великих делах и своим живым сочувствием поддерживал в ней стремление к улучшению жизни государства и общества. Но шли годы, они были вместе уже более десяти лет, и чувства, некогда сжигавшие их, наверно, постепенно сменились привычкой, остыли. Екатерина смогла пристально взглянуть на своего любезного и поняла, что он не во всем разделяет ее взгляды, кроме того, ее тяготила постоянная зависимость от Орловых, ведь она была обязана им престолом. Вполне возможно, что укрепление политических позиций Екатерины и охлаждение чувств к Григорию Орлову привело к разрыву между ними. Отношение императрицы к Орлову резко изменилось во время его отъезда на переговоры в Фокшаны. Еще испытывая нежные чувства к нему, императрица писала к одному из своих заграничных корреспондентов: «Мои ангелы мира, думаю, находятся теперь лицом к лицу с этими дрянными турецкими бородачами. Гр. Орлов, который, без преувеличения, самый красивый человек своего времени, должен казаться действительно ангелом перед этим мужичьем; у него свита блестящая и отборная; и мой посол не презирает великолепия и блеска… Это удивительный человек; природа была к нему необыкновенно щедра относительно наружности, ума, сердца, души». Трудно предполагать, что творится на сердце у другого человека, невозможно проникнуть в чувства Екатерины II. Одно мы знаем несомненно — Орлов очутился в немилости у императрицы.
За несколько верст от столицы возвращающийся из Ясс Григорий Орлов был встречен курьером, вручившим ему письмо Екатерины: «Вам нужно выдержать карантин, и я предлагаю Вам избрать для временного пребывания Ваш замок Гатчину». В этом случае «карантин» означал отставку, особенно если вспомнить, что после чумы в Москве Орлов был принят при дворе с разрешением не находиться в карантине. Тогда любящая женщина, ожидающая своего победителя, была готова рискнуть здоровьем, лишь бы увидеть дорогого человека. Опала была смягчена пожалованием Орлову ежегодной пенсии в 150 тысяч руб., единовременным пособием на обзаведение дома в 100 тысяч руб., десяти тысяч крестьян по выбору самого графа, великолепного сервиза и т.д.
