Сюзанн Варга - Лопе де Вега
Лопе был взволнован яростной красотой шторма, но его нисколько не поколебали и не устрашили жестокие натиски стихии и те страдания, что были порождены бурей; он подумал о том, что следует запечатлеть при помощи пера и бумаги все те явления, очевидцем коих он стал. «Шум и рокот волн, — писал он в „Филомене“, — заменили мне нежный шепот ручьев, жар пронзающих небо молний — воздух, пропитанный ароматами цветов, а грохот пушек — щебет и пение птиц». Действительно, Лопе, абстрагируясь от происходящего и погружаясь в литературу («среди мачт, парусов и снастей упражнялся я в искусстве владения пером» — напишет он позже), как бы оставался недосягаемым для всяческих бед и несчастий, хотя и был свидетелем некоторых трагических эпизодов этой многотрудной экспедиции. Ибо трофей, который привезет Лопе из этого похода, большая эпическая поэма, впоследствии не раз переделанная и доработанная, не оставляет никаких сомнений относительно того, чем ее автор в основном занимался во время пребывания на корабле. Речь идет о «Красоте Анхелики», лирическом произведении, где жестокие испытания, выпавшие на долю разлученных влюбленных, ревность и плотские желания, страсть и похоть чередуются со взрывами патриотизма и героизма, а потому жалобы, плач, стоны, вздохи и дрожь, порожденная пылким желанием, играют столь же важную роль, что и грохот пушек и запах пороха. Конечно, Лопе не был настоящим солдатом, как говорится, воином по призванию, и неожиданная стоянка в порту Ла-Корунья позволила ему вновь взяться за перо, и он увидел в этом некий знак свыше, некий дар судьбы. В лихорадочной атмосфере, что царила в порту, где ремонтировали корабли, где заделывали пробоины в бортах, конопатили, чистили, возводили мачты и латали паруса, грузили пушки и боеприпасы, Лопе оттачивал свои перья и, стоя спиной к морю, мысленно пытался представить мягкую красоту широких галисийских рек и зеленых долин. Он воспользовался долгим ожиданием выхода в море так, как только и мог воспользоваться, то есть наилучшим образом. Лопе был образованным человеком, ему было известно, например, что, по мнению Алсиата, итальянского юриста, его величество случай был лыс сзади, но спереди имел длинную прядь, за которую его можно схватить. Так вот, он, Лопе, был человеком, не упускавшим возможности ухватиться за эту прядь. Эта способность абстрагироваться от происходящего, способность к отстраненности, была явлением чисто «поэтического порядка», то есть свидетельствовала о принадлежности Лопе к миру поэзии, она защищала его от суровой реальности и на всем протяжении этой сложной и опасной экспедиции, без сомнения, была неким способом преодоления трудностей и борьбы за выживание.
Однако по истечении двух месяцев все же представилась возможность вновь выйти в море, и флот снялся с якоря все в том же нетерпении, но на сей раз, быть может, с меньшим ликованием.
Затмение смертоносного полумесяца29 июля флот оказался в виду берегов Англии, и вскоре моряки и солдаты, пройдя мимо южной оконечности Корнуолла, увидели мыс Лезард. Это было для них настоящим потрясением, ведь они видели, что цель близка, как говорится, стоит только руку протянуть. Стоя на верхней палубе галеона «Сан-Хуан», Лопе увидел, как на грот-мачте «Сан-Мартина», флагмана эскадры, где находился герцог Медина Сидония, подняли священный штандарт, на котором были изображены крест и возносящиеся над ним Пресвятая Дева и Мария Магдалина. Это был сигнал к богослужению, и, тихо бормоча обращенные к Господу слова, все тридцать шесть тысяч человек, находившиеся на кораблях испанского флота, в едином порыве опустились на колени. Вероятно, это было весьма впечатляющее зрелище! Армада величественно скользила по глади вод. По сведениям, почерпнутым из разных источников (правда, в большинстве своем из испанских), известно, что когда англичане увидели у своих берегов испанский флот во всей его красе и боевой мощи, то это зрелище вызвало у них «живейший отклик»: они были охвачены страхом, буквально ослеплены этим великолепным зрелищем. Армада представляла собой живописнейшую картину великой мощи морской державы; эскадра, состоявшая из трех частей, образовала как бы огромный полумесяц из кораблей, на которых находилось около восьми тысяч опытных моряков. Над сине-зелеными волнами высился лес из мачт, рей, рангоутов и прочих снастей, казалось, пронзавших небеса. Вместо листвы этот лес украшали огромные паруса, притягивавшие взгляд, и вот уже этот взгляд скользил по огромным «морским крепостям», по кораблям с высокими бортами, колоссальной кормой, видом своим напоминавшей башню, так что сходство каждого корабля с плывущим по морю замком было просто разительным. Корабли шли под всеми парусами, так что создавалось впечатление, «будто по волнам пробегала дрожь, ибо волны содрогались под их тяжестью, а ветер постепенно слабел, ибо силы его иссякли и их не хватало, чтобы надувать паруса». Сохранились многочисленные донесения, в которых описывается появление армады у берегов Англии. Как известно, испанцы проявляли определенную осторожность и скрытность и потому были замечены лишь «в виду Плимута». По некоторым свидетельствам, это известие посеяло едва ли не ужас среди англичан. Это событие буквально поразило умы британцев, среди откликнувшихся на него был, например, Шекспир, который в одном из своих сонетов делает явный намек на сопутствовавшие этому событию обстоятельства: «Затмение смертоносного полумесяца миновало, и печальный прорицатель смеется над своими тщетными предсказаниями».
Без сомнения, у испанцев было огромное преимущество не только в численности, но и в «массе», о чем свидетельствовали их суда, эти величественные плавучие замки и крепости. Глядя на них, нетрудно было предположить, что они будут обладать солидным преимуществом при столкновении, а также можно было догадаться, что их нелегко взять на абордаж. Корабли английского флота, которым командовали великолепные мореплаватели лорд-адмирал Чарльз Говард, барон Эффингемский, а также его заместители Дрейк, Хоукинс и Фробишер, отличались большой легкостью и маневренностью. С палуб своих кораблей англичане наблюдали за приближением испанского флота и, ожидая неизбежной атаки, уже не сомневались в своем поражении. Мартинес де Рекальдо и большинство старших офицеров испанской эскадры, обуреваемые слепой яростью и жаждой крови, хотели поскорее вступить в бой и ждали только сигнала герцога, чтобы воспользоваться той удачей, которую им, казалось, посылают небеса. Однако Медина Сидония отказался дать приказ о начале сражения, «укрывшись» за инструкциями, якобы полученными от монарха: он утверждал, что король повелел начать сражение только после того, как силы армады соединятся с силами его племянника Александра Фарнезе, герцога Пармского, наместника в Нидерландах, готовившихся к боевому походу в одном из портов Нидерландов. Все призывы и настоятельные просьбы, обращенные к Медина Сидония, оказались тщетны, и англичане с изумлением увидели, как враг прошел в двух кабельтовых от них, словно не подозревая о присутствии противника. Это произошло 30 июля. Пошел мелкий, моросящий дождь, обволакивая туманной пеленой гордые испанские корабли и смягчая их очертания. И тогда англичане воспользовались этим обстоятельством, чтобы занять выгодную позицию на море, и, зайдя с подветренной стороны, оказались позади испанского флота. Теперь два флота следовали один за другим, но по иронии стратегии те, кто собирался нападать, шли впереди своей цели-жертвы. Когда на море опустилась ночь, солдаты его католического величества короля Испании услышали непонятное ритмичное пение: это англичане возносили хвалу Господу за то, что он избавил их от нападения испанцев, коего они так боялись.
