Василий Ардаматский - Две дороги
Ему предложили поселиться среди русских эмигрантов и систематически давать о них информацию. На другой же день Дружиловский стал обитателем русского общежития под названием «Станица». Это была попросту ночлежка, только на немецкий лад. Здесь было чисто, вместо двухэтажных нар стояли железные кровати, покрашенные в зеленый цвет, и на каждой висела табличка с фамилией постояльца. Это облегчало знакомство...
Ни одной знакомой фамилии он не обнаружил. Но кого здесь только не было! Официант из петербургского ресторана «Кавказ». Теперь он поденно работал грузчиком на почте. Дьячок из Сестрорецкой церкви — он был уборщиком мусора в большом магазине. Предсказатель будущего из Одессы пытался и здесь восстановить свое дело, но, пока не выучил немецкий язык, изображал глухонемого и нищенствовал, вооружившись табличкой, на которой кто-то написал ему по-немецки: «Русский дворянин, потерявший речь от пыток в большевистском аду». Полицейский чин из Ростова, отощавший от недоедания верзила с волосатой грудью. Он целыми днями болтался по «Станице», выпрашивая у соотечественников еду. У него было явное помешательство — он все говорил одно и то же: «Россию продали большевикам либералы, которые не дали полиции выполнить свой святой долг...» Заговорив об этом, он начинал плакать.
Дружиловский исправно поставлял сведения обо всей этой публике, хотя не мог понять, зачем это нужно немцам. На улицу он старался выходить как можно реже, стеснялся своей мятой и грязной одежды. Правда, это помогло ему сразу прижиться в «Станице» — здесь все имели такой же вид.
Однажды у входа в «Станицу» он встретил своего ревельского знакомого, господина Душена. В Эстонии он занимался скупкой ценностей у русских эмигрантов, а позже открыл оптовую торговлю, и Дружиловский покупал у него бумагу на издание своего бюллетеня.
Душен узнал своего ревельского клиента и радостно его приветствовал.
— Все настоящие люди здесь, а не в вонючем Париже, — сказал он, крепко пожимая руку Дружиловского. — А я теперь ваш конкурент, издаю тут русскую газету «Накануне». Не хотите ли написать что-нибудь?
Дружиловский немедленно доложил об этой встрече немцам и спустя неделю с разрешения доктора Ротта принес Душену свою статью о грязных делах польской разведки. Ничего особенно важного в ней не было, однако проскальзывали намеки, будто автор знает гораздо больше, а сейчас делится с читателями лишь малой толикой.
У доктора Ротта расчет был такой: не заволнуются ли, прочитав эту статью, в польской разведке и не решат ли снова приголубить своего беглого агента? Если это случится, Дружиловский станет очень полезен в качестве информатора, а потом к нему можно будет пристегнуть и его жену.
Одновременно доктор Ротт решил получше прощупать и самого Дружиловского. Это было поручено русским агентам, князю Оболенскому, который, как выяснилось, знал Дружиловского по Ревелю, и Андреевскому, содержавшему в Берлине «Бюро газетных вырезок». И вот спустя несколько дней у Дружиловского на улице произошла «случайная» встреча с Оболенским.
Подпоручик хорошо его помнил по ревельским кабакам — князь явно волочился за Юлой.
Сейчас Оболенский выглядел вполне респектабельно. На нем был хороший светло-серый костюм, на голове — соломенное канотье, в руке трость с набалдашником слоновой кости в виде бульдожьей головы.
— Бог мой, кого я вижу! — князь распахнул руки, точно боялся, что Дружиловский пройдет мимо. — Здравствуйте! Здравствуйте! Гора с горой не сходится, а русские люди всегда сойдутся! Как я рад! Читал, читал вас в нашей здешней газете, но не думал, что вы в Берлине! Ничего хорошего я от поляков никогда не ждал! Ваша статья подтвердила мое мнение! Но бог все-таки есть, и он надоумил меня избрать для утренней прогулки именно эту улицу! Замечательно! Великолепная удача!
Дружиловский слушал князя, натянуто улыбаясь, — с чего бы это он так возрадовался? Но его сиятельство и в Ревеле славился своей болтливостью и даже имел прозвище «голубой тетерев».
— Как поживает ваша красавица жена? — не умолкал Оболенский. — Ах, ее нет в Берлине? Какая жалость! Она могла бы украсить этот скучный город. Она истинная русская красавица, какими славен наш Петербург.
Князь еще долго говорил, и Дружиловский мало-помалу успокоился и даже спросил, не может ли князь найти ему хорошую работу...
Оболенский оглядел его с ног до головы и сказал:
— Что значит могу? Я счастлив помочь вам. Сейчас же! Но, миль пардон, вы одеты не для хорошей работы...
— Увы, мой гардероб достался полякам, — грустно улыбнулся Дружиловский.
Князь посмотрел на часы и решительно взял его под руку.
— Идемте! Я сведу вас к одному замечательному человеку, нашему соотечественнику. Он как раз ваш коллега по газетной части и добрейшей души человек. Я уверен, он поможет вам. Это истинно русский человек, идемте к нему, идемте.
— Я его не знаю? — осторожно спросил Дружиловский.
— Вряд ли. Это Николай Михайлович Андреевский. До революции у него с военными не было никаких связей, а из России прямо сюда он бежал еще при Керенском. А вообще-то он историк, вел курс в Смольном институте. И возможно, именно знание истории помогло ему понять раньше других, что России уже нет. А вы-то, вы-то, помнится, хлебнули горя и в красном аду. Но зато теперь вы можете считаться специалистом по большевикам. Вы же их видели, не так ли?
Вскоре они подошли к скромному двухэтажному дому.
Андреевский — маленького роста, сухонький, очень подвижный, седой, но с моложавым розовым лицом — провел гостей в большую комнату, весь пол которой был усеян обрезками газетных полос. На двух столах возвышались вороха газет и журналов, среди которых Дружиловский не без удивления увидел названия большевистских газет «Правда» и «Известия».
— Милейший Николай Михайлович, я привел к тебе симпатичнейшую личность, — журчал меж тем Оболенский. — Между прочим, в Ревеле он тоже занимался газетой. Не так ли, Сергей Михайлович, было ведь и такое?
— Да, я издавал в Ревеле бюллетень, — скромно подтвердил Дружиловский.
— Ну вот видите? — продолжал князь. — Я же знал, кого и к кому веду. А Николай Михайлович занят потрясающе интересной работой, он разработал теорию о том, что большевики в России неизбежно подорвут сами себя. Ведь так, Николай Михайлович?
— Похоже, — снисходительно улыбнулся Андреевский.
Он действительно оказался добрейшим человеком, предложил Дружиловскому сотрудничать в его бюро, подарил ему свой совсем еще хороший костюм.
Андреевский доказывал неминуемую гибель большевизма в России с помощью газетных вырезок, в которых говорилось о всяких неполадках в советской жизни. Вырезки переводились на немецкий и французский языки и в копиях рассылались правительствам, политическим деятелям европейских стран и редакциям газет.
