Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)
Почти в тех же словах выражал свои чувства другой критик, П. Пильский:
Париж… Так стоит на обложке, – только поэтому веришь, что эта книжка вышла не в Москве. Все остальное – московское, советское, еще точнее: все – под Маяковского. Это его голос, его тона, его грубость, его вызов (Пильский 1936: 6).
В тон им рефлексировал Ю. Терапиано:
Книга дебютанта Льва Савинкова «Аванпост» как будто бы по недоразумению написана в Париже, а не в Москве, и вышла не в 1920 году, а в 1936. Темы ее (темы, а не тема), общий тон, наконец, даже явное влияние тогдашних поэтов (Есенина, «12» Блока) относятся к эпохе гражданской войны. Отбросив в сторону наше отношение к «психологии» книги («поэт – это чернорабочий в мастерской человеческих душ»), мы с удивлением видим, что в 1936 году Савинков умудрился проглядеть все, что делалось в поэзии – «эмигрантской» или «советской» безразлично, за последние пятнадцать лет. Едва родившись, он уже оказывается ветераном. Кем окажется он в будущем – увидим; но молодому автору следует над многим подумать и очень многое узнать, если он действительно чувствует необходимость писать стихи (Терапиано 1937:170-71).
Лишенной комплиментарности была и рецензия 3. Гиппиус, литературной «крестной матери» отца Левы – Бориса Викторовича Савинкова:
Писать о ней <книжке «Аванпост»> «стихочеловеческую» рецензию почти невозможно: до такой степени мало в ней человека. Надо учитывать, конечно, молодость автора, но все же! Ведь собственно о стихах и совсем нечего сказать: обычный «модерн», уже начинающий, кажется, приедаться и СССР-ским «поэтам». А сквозь «бодрость» и «молодечество» этих строф, как сквозь складки дырявого… импер-меабля, видна душа уже озлобленная <…>, душа «в обидах», а главное – все время себя жалеющая. <…> Вот это последнее свойство – саможаленье – очень опасно и для человека, и для таланта. Ибо оно показатель отсутствия воли.
Не будем, однако, ничего предсказывать и о Савинкове, тем более что срывные вскрики его можно отчасти отнести и к молодости. Но пожелаем ему, забыв на время себя и свои обиды (как бы ни были они справедливы), в серьезном молчании приглядеться к окружающему. Период молчания и «собранности» очень помогает открытию в душе необходимого стержня… если он там имеется (Гиппиус 1936: 468).
В составе Интербригады Л. Савинков участвовал в войне в Испании (1936), был тяжело ранен. В годы Второй мировой войны был
48. Абрам Каган (1860–1951), идишский писатель и общественный деятель, редактор ежедневной нью-йоркской идишской газеты «Vorwerts». См. письмо Рутенберга к нему в II: 5.
49. С Мережковским и Гиппиус Рутенберг, возможно, познакомился в 1913 г. в Ницце через Савинкова. См. в письме к нему от 27 ноября 1913 г., где он спрашивает:
Мне бы хотелось познакомиться лично с Мережковским. Будет ли он в Nizz е? И когда, и долго ли? (ГА РФ. Ф. 5831. On. 1. Ед. хр. 174. Л. 60).
См. письмо Гиппиус Рутенбергу от 5 ноября 1920 г., которое приводится в IV: 1.
В данном случае Рутенберг рассказывает, по-видимому, о какой-то встрече с Мережковским в Париже в конце 20-х гг.
50. Этот фрагмент пересказывает в своей книге о Рутенберге Я. Яари-Полескин. Мережковский говорит Рутенбергу:
– Все люди ныне делятся на две неравные части: евреев и неевреев. И они всячески ведут между собой тотальную войну. В России – война социальная, в Америке – финансовая, в Европе – политическая. Эта нескончаемая война будет продолжаться еще много времени до той поры, пока наконец одна часть не преодолеет другую. И никто не ведает, кто победит.
Рутенберг свободен от сомнений Мережковского. Он полон уверенности и веры: – Победят евреи, потому что вечность Израиля не иллюзия (Yaari-Poleskin 1939: 8).
51. Имеются в виду арабские беспорядки в Палестине в августе-сентябре 1929 г.
52. Изадора Осиповна Дымова (1907-?), дочь Дымова от первой жены, И.Н. Городецкой (?-1924), врача по профессии, ср. с неверным утверждением С. Шумихина о том, что Изадора – дочь Дымова и его второй жены А.Н. Смирновой, бывшей супруги В.А. Амфитеатро-ва-Кадашева (Шумихин 2004: 637).
53. ‘Не имеющий гражданства (подданства)’ (нем.).
54. Ср. с перекличку этой мысли с тем, как воспринимает Азефа после его разоблачения Савинков в романе Р. Гуля «Генерал БО»:
Ночь была тиха. В квартире звуков, кроме шагов, не было. Савинков чувствовал разбитость, бессилие. «Игра в масштабе государства, быть может, в масштабе мира, так ведь это ж гениальная игра?» (Гуль 1929, II: 198).
См., к примеру, еще в финале воспоминаний знавшего Азефа члена партии эсеров М.И. Левина, объяснявшего гипертрофированную потребность этого человека играть людскими судьбами его патологической психикой:
… психика Азефа была ненормальная. Возможно, что эти истерические наклонности при сложившихся для этого благоприятных условиях развили в нем страсть играть историческую роль. В сознании, что он, скромный лысковский мещанин Евно Фишелев Азеф, держит в своих руках судьбу обоих борющихся лагерей и что от него в известной степени зависит ход событий в России и, пожалуй, во всем мире, его больная душа находила, быть может, удовлетворение (Левин 1928: 91).
55. Для Рутенберга, как и для многих других российских революционеров его поколения, разоблачение Азефа означало, по словам В.М. Зензинова, душевный кризис «потери права на наивность»:
Разоблачение Азефа для всего нашего поколения, имевшего какое бы то ни было – близкое или далекое – касательство к революционному движению, было резкой гранью, отделившей одну часть нашей жизни от другой. Мы как бы потеряли право на наивность. Каждый из нас был вынужден пересмотреть свои отношения к людям, в особенности к самым близким. Человек, которому мы доверяли, как самим себе, оказался обманщиком, предателем, злодеем, надругавшимся над тем, что нам было дороже всего на свете, дороже собственной жизни, человеком, опозорившим и оплевавшим наше святое святых. На мир, на людей, на жизнь он заставил нас взглянуть теперь другими глазами. После разоблачения Азефа и всего пережитого в связи с этим мы были и сами уже другими – исчезла наивная доверчивость к людям, остыла любовь – холодными остановившимися глазами смотрела теперь на нас суровая, часто безжалостная жизнь (Зензинов 1953: 414).
Ср. другое признание эсеровского цекиста, где еще более резко обнажена атмосфера подлинно политического и духовного кризиса, последовавшего за разоблачением Азефа:
Удар, нанесенный раскрытием Азефа, был огромной силы. Были подорваны моральные основы, подорвана внутренняя спайка организации, покоившейся на принципе взаимного доверия. Началось взаимное подозрение, посыпались данные о неблагополучии многих лиц, заработали следственные комиссии. Стали возможными такие взгляды, как, например, приобретшая популярность фраза одного из довольно видных членов партии, работавшего по следственным делам: «каждый
