Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли
Что же, они, подобно домашним породам, тоже развиваются быстрее и тоже путем отбора? Конечно же, Дарвин отвечает утвердительно и свой принцип отбора находит у Мальтуса:
«Лик природы представляется нам радостным, мы часто видим избыток пищи; но не видим или забываем, что птицы, беспечно распевающие вокруг нас, по большей части питаются насекомыми и семенами и, таким образом, постоянно истребляют жизнь; мы забываем, что эти певуньи или их яйца и птенцы, в свою очередь, истребляются хищными птицами и зверями; мы забываем, что если в известную минуту пищи имеется в изобилии, то нельзя сказать того же о каждом годе и каждом времени года».
Иными словами, порядок, заведенный в природе, есть многообразная борьба, при которой из-за ограниченности земных ресурсов изобильная жизнь строится необычайно сложно и взаимосвязанно; тут есть охотник и его жертва, паразит и хозяин, покровитель и его подопечный, пожиратель и пожираемый. Малейшая особенность, дающая преимущество в приспособлении, может позволить той или иной особи выжить, произвести на свет потомство и, передав это свое преимущество по наследству, укрепить положение своего вида.
Необходимость размножаться и непрерывный отбор заставляют виды разветвляться и приноравливаться, чтобы захватить себе «побольше самых разнообразных уголков во владениях природы». Так, растения все более изощренно и искусно приспосабливаются к многочисленным и несхожим условиям климата и почвы. Животные обретают либо силу и свирепость, либо быстрые ноги и чуткое ухо, либо медлительность и неуязвимость, а иные, приноравливаясь ко множеству различных условий существования, начинают проявлять сообразительность и гибкость. Жизнь слепо плодится, борется, умерщвляет, прокладывая себе путь к разуму и целесообразности. На автора явно производит впечатление не столько убийство, сколько движение вперед. «Вдумываясь в сущность этой борьбы, — замечает он, — мы утешаемся твердой уверенностью, что война в природе знает минуты затишья, что в ней неведом страх, что смерть обычно приходит сразу, что сильные, здоровые, благополучные выживают и размножаются». Впрочем, сталкиваясь со столь типичным для его века противоречием, как «прогресс ценой страдания», Дарвин не всегда настроен так радужно. Порой и ему в полной мере доступно праведное негодование гуманиста на бога и людей из-за всего зла, какое совершается в мире.
Половое различие толкуется Дарвином отчасти как средство добиться разделения труда, отчасти как способ придать расе больше силы и стойкости путем перекрестного оплодотворения. Он излагает также в общих чертах свою теорию полового отбора. Самки отдают предпочтение самцам броской внешности, мужественным, неустрашимым, и потому самцы, наделенные всеми этими качествами, дают более многочисленное потомство, так что отбор идет в сторону еще большего внешнего великолепия, мужественности и свирепости.
Уже в «Происхождении видов» Дарвина преследует загадка наследственности и изменчивости. Если изменения порождают эволюцию, что порождает изменения? Он разбирает эту проблему в первой и второй главах и, наконец, подробно — в пятой. Рассуждения его осторожны и здравы, но вместе с тем неопределенны, а подчас и сбивчивы. Иногда его можно понять так, будто естественный отбор не только отсеивает изменения, но и является их причиной. Позже, получив за эту неточность выговор от Ляйелла и Уоллеса, он исправил многие места, но некоторые оставил даже в последнем издании. Вообще, он полагает, что изменения вызываются неизвестными особенностями наследственной природы организма, а кроме того, употреблением или неупотреблением органов, корреляцией частей организма и изменениями внешней среды. Домашние животные чрезвычайно изменчивы, потому что человек разводит их повсеместно и в разных частях света. Домашняя утка не может взлететь с земли, оттого что давно утратила необходимость и привычку пользоваться крыльями. Показательно, что птенцы ее сохранили способность летать. Короче говоря, в трактовке природы наследственности Дарвин нередко следует за Бюффоном или Ламарком. В лучшем же случае он просто сознается, что в этой области совершенно несведущ.
В главах шестой и седьмой[87] автор «Происхождения видов» отвечает на возражения — пока что он их чаще всего предугадывает, но в последующих изданиях уже называет имена своих противников. Здесь Дарвин неожиданно обнаруживает полемический талант. Растерянный, косноязычный, неловкий, в присутствии победительно красноречивых людей вроде Гексли, он в нерушимой и многодумной тиши кабинета разит без промаха. По обыкновению обезоруживают его признания в собственной слабости. Он не скрывает, что возражения против его теории серьезны. И все же после долгих раздумий он в каждом случае приходит к удовлетворительному, как ему кажется, решению.
Его недруги часто утверждали, что, если виды и разновидности постоянно разветвляются, природа должна представлять собой непрерывную последовательность форм с почти неприметными оттенками различий, меж тем как на самом деле мы наблюдаем множество четко разграниченных видов, а промежуточные формы отсутствуют. Вовсе нет, отвечает Дарвин. Точно так же, как существует отбор среди отдельных особей, существует отбор и среди видов и разновидностей. Наиболее приспособленная порода распространится по окрестности и неизбежно вытеснит многие родственные ей разновидности, включая и родоначальную.
Далее следуют любопытные истории о чудо-растениях и чудо-животных, которые, как принято было считать, не могли возникнуть вследствие какого бы то ни было стечения счастливых обстоятельств. Как, скажем, мог естественный отбор произвести такой переворот, чтобы из плотоядного обитателя суши получился морской левиафан вроде кита? Неизбежно выходит, что первый шаг был шагом в сторону от приспособления. Как же это случилось? Ответ Дарвина в каком-то смысле анекдотичен: он приводит единственный пример с бурым медведем, который «часами плавает и, широко разинув пасть, не хуже кита ловит в воде насекомых». Убедительнее он объясняет случай с белкой-летягой, обращая внимание своих противников на все беличье семейство, которое от сравнительно тяжелых наземных животных переходит к более легким лазающим и затем к совсем легким. Еще вопрос: как можно пытаться объяснить естественным отбором появление такого чуда искусства и изобретательности, как человеческий глаз? Дарвин честно признается, что этот орган всегда приводил его в недоумение. Но все-таки он обсуждает возможный путь эволюции глаза на основе естественного отбора и ссылается на ученого-немца, который говорит, что, подобно микроскопу, телескопу или всякому оптическому инструменту, глаз человека, как и все в природе, очень далек от совершенства.
