Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были?
«Мы боимся за них. Сгорят. Мы боимся за дачу. Сгорит», – говорила мне за несколько дней до этого барышня, сейчас безучастно глядящая сквозь синие круги на груду папок. По двору проковылял полоумный старик – дед ее со стороны матери. «Все равно нам их не сберечь. Все равно пропадут. Возьмите…»
Освобожденные от жильцов роскошные апартаменты строители тут же разделили на две отдельные квартиры. В одной из них обосновался личный шофер самого Лаврентия Павловича Берия, уже возглавлявшего Наркомат внутренних дел. Хозяйкой второй квартиры стала 18-летняя красавица Вардо Максимилиашвили, личный секретарь все того же самого народного комиссара. Вардо, говорят, была прелестна в своей наивной простоте и играла роль отменно, уверяя всех, что понятия не имеет, кто тут ранее жил до нее.
* * *Загадочное преступление в Брюсовском переулке, конечно, так и не было раскрыто. Хотя и Татьяна, и Константин Есенины неоднократно обращались за разъяснениями в соответствующие инстанции, ответы оставались стандартными – что через год после кровавого убийства, что через десять лет, что спустя полвека. В 1988 году Генеральная прокуратура СССР сообщала на запрос: «В настоящее время виновных лиц, совершивших убийство Райх З. Н., установить не представляется возможным».
Судьба Всеволода Эмильевича Мейерхольда сложилась так же ужасно, как и судьба его жены, матери детей Есенина.
«Председателю Совета Народных Комиссаров СССР
В. М. Молотову
От Мейерхольда-Райх Всеволода Эмильевича
Заявление
Вот моя исповедь, краткая, как полагается за секунду до смерти. Я никогда не был шпионом. Я никогда не входил ни в одну из троцкистских организаций (я вместе с партией проклял Иуду Троцкого). Я никогда не занимался контрреволюционной деятельностью…
Меня здесь били – больного шестидесятилетнего старика клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, этой же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось: на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной, меня били по лицу размахами с высоты…»
В обвинительном заключении значилось: «В 1934–1935 гг. Мейерхольд был привлечен к шпионской работе. Являясь агентом английской и японской разведок, вел активную шпионскую работу, направленную против СССР… Обвиняется в том, что является кадровым троцкистом, активным участником троцкистской организации, действовавшей среди работников искусства».
Военная коллегия Верховного суда СССР в закрытом судебном заседании 1 февраля 1940 года приговорила Мейерхольда к расстрелу. На следующий день приговор был приведен в исполнение.
«Лежит неубранный солдат…»
Александр Есенин-Вольпин.
Лежит неубранный солдат
20/1–1945 г.«Когда младший лейтенант Есенин пришел в батальон, его спросили:
– Поэт Сергей Есенин – однофамилец твой?
– Отец…»
Тьфу, вот же выдумали, чертыхался лейтенант, читая заметку «Сын Есенина» в свежем номере фронтовой газеты «Красный Балтийский флот». Вовсе не так все было…
Пока ждали построения и перекуривали в лесочке, Костя достал из вещмешка томик стихов отца и перелистывал затертые страницы. Капитан Савельев из соседней роты заглянул через плечо в книжку, удивился: «Стихи?» – «Ну да. А что?» – «Да ничего, просто интересуюсь. Поэзию любишь?» – «Люблю. Особенно одного поэта» – «И кого же?» – «Есенина». – «Есенина я и сам люблю, – сказал капитан, – особенно «Шаганэ ты моя, Шаганэ…» Знаешь?» Константин кивнул: «Конечно». А капитан вдруг спохватился: «Постой, а это не твой случайно родственник?» – «Отец». Вот такой состоялся тогда разговор.
В ноябре 1941-го, когда немцы вплотную подошли к Москве, студент четвертого курса инженерно-строительного института Константин Есенин добровольцем ушел на фронт. Перед самой отправкой Константин отнес на хранение последней жене отца Софье Андреевне чемодан, туго набитый бумагами и редкими изданиями Есенина.
В армии Есенина направили на Ленинградский фронт, он участвовал в боях, защищая город, в котором когда-то, давным-давно познакомились его мама и отец. После прорыва блокады попал на Карельский перешеек. Как-то, уже в конце войны, подсчитал, оказалось, что он двенадцать раз ходил в шыковые атаки. Двенадцать раз в штыковые – с ума сойти! – и выжил. Четырежды был тяжело ранен. Однажды была опасно повреждена кисть. Отправили в госпиталь, где началось сильное кровотечение. Хирург велел готовить раненого к операции, решил, что нужна срочная ампутация. Но вот ведь случай – врач еще раз взглянул в медицинскую карту, прочитал: «Есенин». Родственник, что ли? Сын? Хмыкнул доктор и спас руку. Потом сказал выздоравливающему: «Отцу свечку поставить не забудь».
Костя перечитывал заметку в «Балтфлоте»:
«Младший лейтенант Есенин воевал не хуже других… Научился Есенин во время войны по вою снарядов определять – надо ли залечь или можно спокойно пойти дальше… Война стала большим и обычным делом для этого безусого комсорга батальона…
– Комсорг Есенин… – рассказывал нам один из командиров. – Да, мы послали его в роту… Немецкие корабли по-прежнему били по берегу… Но Есенин поднял роту и повел в бой. Когда его ранило, никто не знал. Он скончался от потери крови…».
Да жив я, улыбнулся Есенин, жив, чего и вам всем желаю. Действительно, после того тяжелого боя в родной части комсорга недосчитались. Расторопные штабные писари, не мешкая, заполнили шаблон «похоронки» и отправили в Ташкент, где в эвакуации находилась сестра Кости Есенина Татьяна.
На самом же деле приключилась страшная и нелепая история. Очередное ранение вполне могло оказаться последним – шальным осколком молодому офицеру пробило легкое. После атаки, когда уже стемнело, погибших на поле боя подбирали бойцы похоронной команды соседнего соединения. Наткнулись на неподвижное тело, вмерзшее в кровавый лед. Пожилой старшина, мельком взглянув, привычно махнул рукой: «Готов» – и стал ломиком вырубать убитого изо льда. Ненароком наступил на руку, и «покойник»… застонал. Испуганный санитар тут же крикнул:
– Живой! Скорей давай дровни!
Тяжелораненого повезли к санитарному поезду. Через каждые десять-двадцать метров каменистой дороги Константин стонал от боли: «Стойте! Остановитесь! Больше не могу!» Дроги останавливались, а возница причитал: «Батюшки, к поезду не успеем…» И вдруг из громкоговорителя, со стороны станции – раздался едва различимый голос Левитана: «Наши войска перешли в наступление…» Есенин сквозь зубы чертыхнулся: «Вези дальше! Буду терпеть…»
