Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922
Когда же бесы возвратятся в свой мрак?
Толпа женщин… что может быть ужаснее? (бабий базар).
По старым следам (mésalliance[6] всегда есть посеянное несчастие — Герцен) — конец Хрущеву был внутри нас.
Счастье буржуазии (чай с вареньем, кофей с тетками) — на нем нельзя основываться, но его нужно всегда держать в уме (мещанство — это враг, но необходимый враг, без которого жить нельзя), мещанство нельзя возводить в принцип, но в уме держать его надо постоянно. Этим и отличается юноша от взрослого — в ненависти к мещанству. Словом, борьба с буржуазией возможна только посредством иронии: усмехнуться можно, но не брать метлы и разгонять ими кофейниц.
8 Октября. Из раненой души вытекает любовь.
Любовь — это кровь души.
Родных своих можно любить только после смерти их, потому что в одном чувстве к родному человеку всегда вперемежку действуют и любовь, и неприязнь.
Как во всяком живом человеческом теле протекает красная и голубая кровь, так у родных перемежаются любовь и неприязнь.
Потому и сказано, что отца и мать свою надо оставить, чтобы любить{63}.
И еще сказано: «Враги человека — домашние его»{64}.
Но чтобы оставить своих, нужно иметь рану в душе. Из раны душевной вытекает ее кровь — любовь.
Звездное утро. Золотые березы белыми холстами встречают мороз. Тихо в лесу и звонко. Забереги на озере. Два белых лебедя казались убитыми, но это они так спали в морозе.
В полдень мы прилегли на моховых кочках. Возле нас, как куры, паслись клюквенные женщины. Лицо к солнцу, все равно как к костру, — палит, а вокруг холодок. На кочках дремлешь, будто едешь-спишь в дороге. Маленькие сосны и елки, сходящие на нет во мху, очень изящны и разнообразны в своих формах. Проспали часа два. Клюквенные женщины отошли шагов на сто.
Тишина. Сойка с голубыми крыльями — единственная птица. Далеко стонет, надрывается гончая. В нашей церкви похоронный звон.
Вечер с медным полукружием неба, и опять звезды, опять Большая Медведица, странствующая ночь вокруг нашего дома, и в доме чутошный огонек из пузырька от карболовой кислоты. Учительница Марья Дмитриевна вспомнила о покойнице-хуторянке, которую хоронили сегодня, и сказала: «Вот мы делаем запасы (она накопила себе 10 мер картофеля), а завтра умрем и никому не будем нужны, и запасы наши так останутся, суета сует!»
Над Алексином туча нависла: сюда грозится переехать бригада с курсами красных офицеров, и нас (две школы, колония детей, больница, экономия и т. д.) хотят выгнать. Солдаты говорят, что не успеют: Минск забран.
Средний человек — строится по правилу сложения, он сумма слагаемых, но жизнь не арифметика, тут складываются самые разнородные, святые и звери, и мощи с гусиной печенкою.
Большинством населения все-таки большевизм понимается не как организованное преступление, а как неудача, существует представление о настоящем большевике, разговаривают, напр., так:
— Он настоящий большевик?
— Нет, так, примазался.
— А вы видели настоящего?
— Нет, не видел.
— Да есть ли настоящий-то?
— Ну, Ленин все-таки настоящий.
— Э, да разве можно с нашим народом да в коммунизм! и т. д.
Словом, в основе-то считается делом хорошим, но невыносимым, и только бы поскорее это хорошее дело исчезло. И всякий знает, что из этого ничего не выйдет.
При этом маленьком свете мысли мало-помалу сливаются и совпадают одна с другою, как тела разнообразных предметов в лунную ночь.
В темноте большие красные, колечком сложенные губы женщины, прикрытые ладонью от мужа, причмокивают, вызывают… ну, как это можно любить? прошло и пропало.
А в этой я люблю свое прошлое хорошее, и мне дорога ее устойчивость, к этому я могу возвратиться, но к тому невозможно. Между тем я и не раскаиваюсь в том — то преходящее, опыт…
Семашко и Разумник решительно имеют что-то общее, и оба мне нравятся.
10 Октября. В дом Ремизова, как на свет лучины с мелей сползаются раки, — приходили от семей своих разные странные люди (обезьяньи князья), и здесь они попадали в ловушку и возвращались домой на свои мели с презрением в душе к своему домашнему быту.
Поповна Ивана Александровича и немка Николая Васильевича были женщины превосходные, и мужья, Николай Васильевич особенно! были образцовые, так что любая образцовая буржуазная семья могла бы позавидовать видимости проходящего дня их жизни. Зато невидимое недовольство здесь было постоянным состоянием, и не как в буржуазных семьях: перемежающееся войнами и бурями. Ничего такого, жизнь текла гладко, образцово, только, вероятно, это была не жизнь, не быт. Но привыкают даже к зубной боли, и к этому привыкали и не замечали.
И вдруг все открывается и светит насквозь после душевной беседы с Серафимой Павловной.
А Р-ы все-таки и питались этими раками, варили их, шелушили, ели их.
Иногда мне казалось, что все это было местью ее за дочь Наташу или за неудачу в изображении Софьи Перовской{65}.
Ей хотелось быть, а она никогда не была.
Неудача у с-еров: ее роскошные личные потребности, с которыми она нигде никогда не расставалась. (Довгелло! замок и пр.)
Только весь этот воздушный замок Довгелло разлетался при встрече с истинными людьми быта (неудачные блины).
…И педерасты ходили сюда, п. что культ женщины (не самки) входит в дело педерастии (Кузмин плакал от ласковых женск. слов Сер. Павл.).
Почему она лгала? Ее ошельмовали в партии с-р именно за ложь.
(И Гиппиус и Сераф. П. — хотели быть госпожами, героинями в революционном движении, но это им не удавалось.)
В городе: 1) Квартира, 2) Учебники, 3) Дрова, 4) Закупить кольцо, 5) Дома поручить получить соль.
13 Октября. Перетащились в барский дом.
Научились обходиться без спичек: высекается трут, раздувается уголек (вздуй огонь!) — дунешь на лучинку, и она вспыхнет.
Колю дрова и несу, сгибаясь под ношей, а со ступенек барского дома смотрит солдат и ковыряет пальцем в носу.
(Вычесать голову. Карболку. Хирургическим ножом бреюсь.)
Опасения разгрома. Живем так, а пока народ поумнеет и правительство поглупеет…
Интеллигент:
— Лучше голодать и жить в светлой чистой комнате.
Мужик:
— Не красна изба углами, красна пирогами.
Мы живем теперь великолепно (вид из окон, засранная десятина вокруг замка Алексино).
Речь ученикам II ступени: бессмертный — три поколения Барышниковых — три века, — скоро! 25 поколений бессмертный и Христос Великий учитель — великая связь. Дело культуры — дело связи. Словесность — дело культуры — связи. Ученье как сила (диплом) и как связь. Сила, чтобы не быть рабом (пример: кто бы соли дал, присягнем всякому), — хорошо, но этого мало: дело связи, культуры.
