Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя
— Боюсь, мой мальчик, — сказал он доверительно Венде-Лину, — что всех нас ждут тяжелые дни. Наши солдаты, окруженные в Сталинграде, мрут от голода. Станет туго и в рейхе. Эти продукты очень пригодятся моей семье.
Венделин Робличка ехал поездом из Бремена в «протекторат», когда полки карателей и батальоны предателей-власовцев высадились на многих станциях железных дорог, стальной петлей окруживших «Клетнянскую партизанскую республику», и с ходу двинулись к лесу.
Поддержанные авиацией, танками и артиллерией, каратели выбили партизанские бригады Данченкова, Коротченкова и Галюги из зимних лагерей и лишили партизан продовольственных баз. Над лесом кружила «борона» — двухфюзеляжный разведчик «фокке-вульф». Для партизан начались тяжелые времена — дни и ночи холода, голода, когда пусты были заплечные мешки и подсумки у бойцов, когда неделями нельзя было разжечь костры, когда приходилось зарываться в снег, отбиваясь от врага.
Горели подлесные деревни, горели партизанские лагеря. На лесных просеках день за днем шли кровопролитные бои.
Партизаны голодали, жестоко страдали от морозов, берегли последние патроны. Но на их лицах, почерневших, обожженных морозом, светился отблеск сталинградской победы.
Немецкое командование, проведя почти двухмесячную карательную операцию, объявило клетнянских партизан уничтоженными. Партизанские отряды потеряли немало людей в борьбе с карателями, и все-таки после блокады стали еще больше. Они выросли за счет добровольцев, за счет новых бойцоз.
2. «Меня угоняют в Германию!..»
Вторую зиму работали поляки на Сещинскам аэродроме. Опять на самолетах замерзало масла, заедали пушки и турельные пулеметы, отказывали зенитки.
После целого дня, проведенного на аэродроме под сильным — десять метров в секунду-ледяным юго-западным ветром, Яну Маньковскому было диковато видеть, как немецкие асы, раскормленные и распаренные, выбегают из бани, чтобы поваляться, покататься в снегу. Зато из-за частых бомбежек доставалось зенитчикам. Сещинские зенитчики провели всю первую страшную зиму в Россия а жарко натопленных казармах. Теперь же, в летную погоду, они днем, и ночью мерзли у орудий. Если и удавалось согреться, то только у пылающих, разбитых бомбами казарм. На аэродром, в зимней шинели с бобровым воротником и теплыми наушниками приезжал полковник Дюда. Он подбадривал, молодых летчиков:
— Не робейте, мальчики! Холодно? Это в закрытой машине, в отапливаемом комбинезоне?! Да я в этой России, будучи летчиком кайзера, летал в открытых «фоккерах»! Мы, ваши отцы, мазали лицо китовым жиром, чтобы не обморозиться!..
Поляки мерзли почти так же жестоко, как а первую зиму, и все же вторая зима была мало похожа на первую, потому что тайный огонь согревал сердца четырех поляков-Яна Маленького и Яна Большого, Стефана и Вацека. А когда долетела из Клетнянского леса в Сещу весть о сталинградской победе, немцы перестали с жеребячьим гоготом валяться в снегу, зато поляки с трудом скрывали переполнявшее их буйное ликование.
— Слышь, Вацек! — ликовал Ян Маньковский. — Немцы закрыли оба кинотеатра в Сеще с четвертого по шестое февраля. Приказ Геббельса. Три дня траура во всем рейхе.
Теперь они взялись за подпольную работу с удвоенной энергией. Теперь они взирали на каждую бомбежку Сещи, когда снизу летели разноцветные трассирующие пули, а сверху плавно спускались на парашютиках гроздья осветительных ракет, как на победный салют. Подпольщики чувствовали себя участниками Сталинградской битвы. В дни сражения на Волге они продолжали наводить советские самолеты на авиабазу врага. Сещинская авиабаза и подчиненные ей аэродромы сковывали чересчур много наших самолетов в районе Москвы. Чем сильнее удары наносились по Сеще, тем больше наших самолетов можно было отправить на юг, где гремела великая битва…
Венделин Робличка, вернувшись из отпуска, продолжал работать в штабе. Теперь Христманн уехал в отпуск в Бремен. Его обязанности исполнял штабс-фельдфебель Зейдель. Но и этот штабной писарь отдавал Венделину ключи от сейфа, уходя в казино.
Эхо великой битвы на Волге потрясло и Сещинскую авиабазу. Его услышали и летчики в авиагородке, и подпольщики в поселке. Берлинское радио передавало траурные марши. Немецкая печать призывала к тотальной мобилизации. Из Берлина летели приказы в оккупированные районы. Оккупационные власти еще лихорадочнее проводили мобилизацию всех сил на «борьбу с большевизмом», угоняли молодежь, порой с духовым оркестром, под развеселую польку-бабочку, на каторжный труд в Германию. Вернер проводил почти ежедневные облавы и обыски.
…После работы Ян Маленький завернул к Люсе, стал отряхивать снег в сенях.
— Ян! — крикнула Люся, выбегая навстречу. Она едва сдерживала рыдания. — Ян! Меня хотят отправить в Германию, что мне делать? Бежать? В лес бежать?..
Ян Маленький обнял ее за плечи. В руке у Люси белела повестка.
Яну вспомнился плакат на бирже труда: «Приехавшие в Германию будут обеспечены всеми видами хорошей жизни…» И на фоне готических шпилей мордастый парень жарит в экстазе на балалайке. А рядом другой плакат: «Фюрер вас любит!» С приукрашенным изображением личности фюрера.
— До лясу тераз не можно, — ответил Ян, заговорив от волнения по-польски.
— В лес никак нельзя! — подтвердила Аня Морозова, выходя вслед за Люсей в холодные сени.
На подступах к Клетнянским лесам и в самих лесах уже полтора месяца гремели бои. С аэродрома ежедневно летали на юго-запад бомбардировщики и разведывательные самолеты. «Уму непостижимо! — говорил Ян Большой. — Как только выдерживают все это ребята в лесу!» В операциях карателей принимал участие и гарнизон Сещи. Через Сещу на выкрашенных белой краской танках катили солдаты в белых маскировочных костюмах. Однажды полковник Дюда установил вокруг леса, в котором были зажаты лазовцы, прожекторы с аэродрома, чтобы помешать ночному прорыву. Немцы уверяли, что партизанские отряды истекают кровью, умирают с голоду, среди «клетнянских короедов» уйма обмороженных. Каратели бахвалились, что бригады Данченкова и Коротченкова уничтожены, комбриг Галюга взят раненым в плен. В те дни советско-польско-чехословацкая группа надолго потеряла связь и с разведчиками Виницкого, и с партизанами Данченкова.
— Что же делать, Ян? Да я лучше повешусь.
Ян положил руки на вздрагивающие плечи Люси, провел рукой по светло-русым волосам.
— Есть одно средство, — сказал он нерешительно. — Мою жену не пошлют в Германию.
Люся посмотрела было на него с надеждой, но тут же лицо ее вновь омрачилось.
