Николай Храпов - Счастье потерянной жизни т. 2
Духовная жизнь совершенно изменилась: умножились покаяния, собрания приняли живую, торжественную форму — отсюда и по окружающим селам возрождались новые группы христиан, родных по Крови Иисуса Христа. Через год стало известно, что подобные общины, как в Кабаево, возникли по всему Поволжью: от Казани до Самары и далее. Оказывается, существует Волго-Камский союз баптистов, и в Кабаево ожидают дорогого гостя — благовестника, брата Лыщикова, для рукоположения Гавриила Федоровича на пресвитерское служение.
Для общины — это было первое, высокоторжественное служение. На праздник съехалось много друзей из ближних и дальних деревень: двор и улица, возле дома Гавриила Федоровича, были забиты подводами. Екатерина Тимофеевна, у которой к тому времени было пятеро детей, распорядительно ухаживала за дорогими гостями, хотя ей впервые пришлось испытать радость такого многолюдного общения.
Несмотря на возникшие противоречия, после того, как баптисты с молоканами стали собираться отдельно, взаимоотношения их улучшились, и на торжественное рукоположение пришли из молокан очень многие.
Благословенным дождем благодати Господь оросил собрание и, можно сказать, впервые люди воочию увидели разницу между сухим молоканским исповеданием, где царит буква и культ личной праведности, и действием спасительной благодати, где все насыщено дыханием Духа Святого и Его свободой. Для молодых молокан этот день был поворотным днем, когда они воочию увидели благословение Господне и сказали, как некогда израильтяне о царе Асе: "Ибо многие от Израиля перешли к нему (Асе), когда увидели, что Господь, Бог его, с ним" (2Пар.15:9).
Понятно это было и для внешних посетителей, состоящих из православных и, хотя по внешнему образу жизни люди не могли найти существенного отличия молокан от баптистов, но, возможно, в дальнейшем именно это послужило тому, что в отличие от прочих вероисповеданий, молокан стали называть "сухими баптистами".
После официального служения перешли все в дом Кабаевых, где была приготовлена братская трапеза любви.
Брат Лыщиков, после рукоположения Гавриила Федоровича, пожелал остаться еще и был в числе почетных гостей за трапезой. За столом его попросили рассказать о жизни братства вообще и, особенно, о поместном Волго-Каменском Союзе. Гость отметил, что несмотря на враждебное отношение православного духовенства (оно, пользуясь своим неоспоримым, узаконенным влиянием на административные лица, через полицию и жандармерию, причиняет много страданий как братьям проповедникам так и общинам) — братство стоит в истине. Назвал братьев-ссыльных, томящихся в тюрьмах, рассказал о преследовании семей верующих. Еще рассказал о том, как недавно, в городе Казани, архиепископ православной церкви, собрав священников и прочее старшее духовенство церквей и монастырей, поставил на обсуждение существенный вопрос: "Что нам делать с сектантами, особенно с баптистами?"
Много было высказано всяких предложений. Одни предложили отнять у них детей, а родителей посадить в тюрьму, другие сказали, что надо всех их согнать в далекие нелюдимые края; третьи — что надо старших их угнать пожизненно на каторгу или уничтожить вообще. Были и те, которые говорили, что самое правильное — это натравить на них население, и пусть сами люди расправляются с ними.
Внимательно слушал все высказывания архиепископ и в заключение заметил:
— Святые отцы. Слушая вас, я поражаюсь вашей жестокости, недальновидности и неосведомленности в церковной истории. Ведь все, что вы высказали и больше того, неоднократно применялось к верующим от самых апостольских времен и поныне, но ни один из вас не указал, что этим где-то был достигнут желаемый успех, а самое важное: никто не назвал, кто же был их гонителем и каков конец их? Разве вы не убедились в том, что все эти меры укрепляли только дух гонимых, а руки гонителей остались несмываемо запачканными кровью страдальцев?
Все духовенство насторожилось в ожидании окончательного ответа, что скажет благочинный? На елейном лице его расплылась какая-то необыкновенная улыбка, и он тихо произнес:
— Оставьте их, перестаньте их гнать, дайте им свободу жизни и исповедания и вы увидите: как одни из них обогатятся и потухнут, а другие будут драться из-за старшинства и уничтожат друг друга.
— Да, может быть, это и так, — медленно проговорил, все время молчавший старший игумен, — но не забудьте, что для гонимых противоестественные страдания — естественны, а для гонителей перестать гнать — совершенно неестественно.
На этом собор был и закончен.
* * *
Империалистическая война 1914 года, как и всякое народное бедствие, пришла неожиданно и застала врасплох многие семьи: как дождевой ливень обрушился на непокрытый строящийся дом, так и это бедствие ворвалось во многие семьи, разорило их до обнищания. Много женщин, оставшись без хозяина-мужчины, не выдержали всех тягот вдовьего горя: уныли, опустили руки, зачахли и погибли, оставив беспомощными целые дома сирот. Хозяйства разорились дотла, дети разбрелись по миру, а избы с заколоченными окнами напоминали покойника с медными пятаками на глазах, пугая прохожих своим безлюдьем.
Такая участь постигла бы и семью Кабаевых (после того, как Гавриила Федоровича забрали на фронт), если бы Екатерина Тимофеевна, оставшаяся с шестой, новорожденной малюткой на руках, глубоко не доверилась Господу. Самому старшему "работнику" исполнилось в это время 13 лет, поэтому вся тяжесть жизненного бремени легла на ее плечи, безжалостно давя к земле. Екатерина Тимофеевна поняла: если она потеряет живое упование на Господа, то ей не выдержать этого непосильного бремени, а потому часто, в единственно свободные ночные часы, обливая слезами страницы Библии, подолгу молилась Богу. Обессиленная дневными заботами, она часто в изнеможении падала на постель, но всегда утешалась милостями Божьими, которые она получала от Него днем.
Каких-то наглядных чудес она не ощущала над собой, но часто изумлялась, как Господь в мелочах жизни, видимых только для нее одной — творил их множество. Мелкими ручейками благословение Господне стекалось в ее дом. Силы и бодрости хватало только на предстоящий день, но зато всегда, неизменно. Детки росли в послушании, хозяйство, вместо упадка, росло и упрочнялось. Утешение она находила только в Господе.
Из родни изредка, как жалкий утешитель, приходил деверь.
Однажды вечером, измученная и обессиленная, она не вытерпела и решила поделиться с ним о своей тяжкой доле. Он с умиленным лицом выслушал ее, мягко положил руки свои на ее плечи и елейно ответил:
