Александр Майсурян - Другой Ленин
Максим Горький в своей газете «Новая жизнь» прямо высказал мнение, что никакого покушения не было вообще, просто «некий шалун или скучающий лентяй расковырял перочинным ножиком кузов автомобиля, в котором ездил Ленин».
По факту покушения началось следствие. Ленин, узнав об этом, заметил: «А зачем это? Разве других дел нет? Совсем это не нужно… Что ж тут удивительного, что во время революции остаются недовольные и начинают стрелять?.. Все это в порядке вещей…»
Вскоре по делу о покушении арестовали трех офицеров. Они не отрицали своей вины. «Я докладывал Владимиру Ильичу о ходе дела, — вспоминал Бонч-Бруевич, — и он, подвергавшийся смертельной опасности от пуль этих молодых людей, был самым трудным препятствием в деле расследования. Он, словно защитник этих подсудимых, ставил мне всевозможнейшие вопросы, — то сомневаясь в достоверности материала, то требуя новой проверки, казалось бы, совершенно ясных сведений, и все более и более заинтересовываясь личностью покушавшихся».
«Да так ли все это? Да верно ли? Смотрите, нельзя так… Нет, это надо доказать… Это может каждому показаться… Эти показания недостаточно достоверны…»
Спросил, получают ли арестованные газеты и посоветовал: «Вы им побольше литературы, книг давайте читать…»
Из газет подследственные узнали о начавшемся немецком наступлении. И — попросились добровольцами на фронт. Между Лениным и Бонч-Бруевичем состоялся последний разговор об их судьбе.
— Владимир Ильич, они просят бросить их на фронт, на немцев. Виновность их вполне доказана…
Ленин с полуслова понял, о ком идет речь.
— Освободить, сейчас же! Хотят на фронт — послать!..
— А дело?
— Дело кончено…
«Пускай поживут молодые юнцы, — весело заметил потом Ленин, — осмотрятся, поучатся и подумают…»
Возможно, преувеличенная «заботливость» и мягкость Ленина по отношению к своим несостоявшимся убийцам отразилась в одном из анекдотов 60-х годов. В этом анекдоте Ленин распоряжается:
— Расстреляйте этого товарища! Но сначала — чайку, чайку!
«Они с нами драться будут». Надо сказать, что Ленину вообще было свойственно определенное сочувствие своим врагам, даже вооруженным. Скажем, восставших в Кронштадте матросов в 1921 году он называл «несчастными кронштадтцами», в то же время решительно выступая за подавление мятежа.
Б. Волин в 1920 году стал описывать Ленину участников крестьянского восстания под Костромой. «Я рассказал… о том, что я увидел, войдя в избу, где содержались арестованные главари восстания.
— Представьте себе, Владимир Ильич, — говорил я, — мужики и бабы, очень рослые, кряжистые, черные, настоящие потомки стрельцов, как будто сами сошли с картины Сурикова «Утро стрелецкой казни».
Ленин даже остановился:
— А разве там были стрельцы? Как они там очутились?
И я рассказал Владимиру Ильичу, что мне сообщили…
Предки восставших были стрельцами, сосланными Петром I в костромские леса»…
Иногда Ленин почти любовался своими врагами. Так, в 1918 году в Петрограде он с удовольствием наблюдал за парадом казаков. Мария Скрыпник вспоминала: «Ленин особенно любовался процессией казаков, хотя и добавил:
— А ведь они с нами драться будут».
«Ничего, со всяким революционером это может случиться». Самый запоминающийся, пожалуй, эпизод в биографии Рахметова — уже описанный случай с гвоздями: Рахметов провел всю ночь, лежа на гвоздях. Перепуганную его окровавленным видом хозяйку он успокаивал словами: «Ничего, Аграфена Антоновна». Однако она побежала за лекарем. «Какое, ничего! — восклицала она испуганно. — Спаси, батюшка-лекарь, боюсь смертного случаю. Ведь он такой до себя безжалостный…»
Нашему герою тоже пришлось пережить испытание, подобное случаю с рахметовскими гвоздями, даже еще более жестокое и не вполне добровольное.
30 августа 1918 года эсеры организовали покушение на Ленина. Вечером в этот день он выступал перед рабочими завода Михельсона. Свою речь он закончил горячим призывом: «У нас один выход: победа или смерть!»
Когда после этого председатель Совнаркома садился в свой автомобиль «Рено-40», прозвучали три выстрела. Глава правительства был ранен двумя пулями. Одна из них попала в плечо, раздробила плечевую кость и застряла под кожей. «Рука сразу повисла, — говорил Ленин, — как виснет крыло подстреленной птицы». Эта рана не угрожала жизни. Вторая пуля вошла со стороны лопатки, пробила насквозь левое легкое и прошла через шею, тоже засев под кожей. Каким-то чудом она не задела ни один из находящихся рядом шести крупных нервов и кровеносных сосудов. «Точно змейка пробежала», — описывал Владимир Ильич свои ощущения от полета этой пули. Врач Владимир Розанов писал: «Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или иную сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых». Другой врач, Мамонов, осмотрев раненого, заметил: «Только отмеченные судьбой могут избежать смерти после такого ранения… Ранение безусловно смертельное, таких случаев я не видел и не слыхал».
После покушения Ленина хотели везти в больницу, но он распорядился:
— Домой, домой… Нигде не останавливаться. Ехать прямо в Кремль.
Кто-то спросил, нет ли в машине бинтов для перевязки. Ленин ответил, что воевать не собирался. Когда машина мчалась по тряской мостовой, он кашлял и сплевывал кровь. По дороге пожаловался:
— Страшно горит рука, нельзя ли посмотреть, что с рукой?..
Прибыв на место, Владимир Ильич попросил остановить машину у черного хода, чтобы его не видели в таком состоянии. Он сам поднялся к себе на третий этаж. Когда ему предложили: «Мы вас внесем…», он наотрез отказался:
— Я пойду сам… Снимите пиджак, мне так будет легче идти. Потихоньку дойдем.
Дверь открыла Мария Ульянова и спросила испуганно:
— Что случилось?
Он с трудом улыбнулся ей:
— Успокойся, Маняша, ничего особенного. Ранен легко, только в руку…
«Когда я пришел в спальню Владимира Ильича, — вспоминал врач Александр Винокуров, — я нашел его раздевающимся у кровати. Он имел столько сил и выдержки, что сам поднялся на третий этаж, дошел до кровати и стал сам раздеваться. Он был бледен как полотно…» Врача Ленин приветствовал шутливыми словами:
— Подкузьмили мне руку…
Раненый старался успокоить окружающих и — характерно — делал это почти рахметовскими словами. Он сказал врачу:
— Да ничего, они зря беспокоятся.
— Молчите, молчите, — отвечал тот, — не надо говорить.
«Ищу пульс, — писал В. Розанов, — и, к своему ужасу, не нахожу его, порой он попадается, как нитевидный».
