Камил Икрамов - Семёнов
Декабрьская метель несколько дней кряду бушевала над лесами. Партизанам, ушедшим на поиски "языков", это было на руку, но те, кто находился вблизи лесного аэродрома, трудились по двадцать часов в сутки: летное поле заметало, и Дьяченко боялся, что, когда кончится метель и приведут "языков", он не сможет принять самолет.
Виктор Дубровский решил во что бы то ни стало вернуться в лагерь первым и обязательно с генералом, на худой конец - с полковником. Трое суток его группа сидела в засаде, намеченной Дьяченко.
Трое суток метель то усиливалась, то ослабевала, но никак не прекращалась. За это время мимо партизанской засады прошли две обозные команды, где старшим по званию были фельдфебели. Отбивать их не имело никакого смысла. Прошла мимо партизан и одна боевая часть. Это была колонна тяжелых танков. Может быть, во главе этой части стоял вполне осведомленный гитлеровский обер-офицер, но захватить его можно было только при помощи столь же сильных танков и артиллерии.
На четвертые сутки Виктор вспомнил, что "победителей не судят", и, пользуясь метелью, среди ночи провел свою группу за городскую черту. Это было в ночь на понедельник, а в 9.30 утра фельдфебель контрольно-пропускного пункта на западной окраине города увидел серый "оппель-адмирал" полковника интендантской службы Ормана. Полковник ведал снабжением группы войск и часто разъезжал на своей шикарной машине. Фельдфебель отдал полковнику честь и удивился, что тот сидел не на заднем сиденье, как всегда, а рядом с шофером. Увидев, что сзади сидят несколько человек, фельдфебель заподозрил неладное и побежал к телефону, чтобы предупредить следующий контрольно-пропускной пункт, который находится в десяти километрах.
Однако машина полковника Ормана так далеко не доехала. "Оппель" стоял на опушке леса, мотор работал. Когда командир фашистского дорожного патруля в недоумении осторожно открыл дверцу машины, в лицо ему ударил взрыв.
Виктор прокладывал лыжню, следом за ним шел жилистый фельдшер Гриша Костюченко. Он тащил на плечах полковника Ормана.
Младший лейтенант Дубровский был слегка суеверен и потому то и дело плевал через левое плечо. Когда он оборачивался, чтобы плюнуть, встречался взглядом с полковником, и это придавало ему сил.
Пока все шло прекрасно. Машину они бросили в ста метрах от места, где накануне оставили свои лыжи, а мина, заложенная под переднее сиденье "оппеля", сработала громко. Но для верности все-таки хорошо время от времени плюнуть через левое плечо...
- Давай, давай, - кричал Дубровский Грише, - у полковника небось уши мерзнут!
Грише это казалось шуткой, ему было жарко. А у полковника действительно мерзли уши, потому что в спешке партизаны потеряли его шапку.
- Нажимай, Дубровский! - сзади кричал Костюченко.
Метель, притихшая было к утру, усилилась, и Витя надеялся, что она быстро заметет их лыжню.
Это была не первая удачная операция бывшего танкиста. И всякий раз он вспоминал тот страшный вечер, когда он стоял в чужом саду и мимо него по улицам советского города шли фашистские танки. Они шли с открытыми люками, а у Виктора не было ни гранаты, ни бутылки с зажигательной смесью, и желтая кобура его была пуста...
"Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть дней промелькнувших", - вспомнил Виктор стихи Эльвиры Семеновой. Он рассмеялся радостно и, обернувшись, крикнул Грише:
- Давай, давай!
Партизаны шли без остановки семь часов, и когда сделали привал, оказалось, что полковник Орман все-таки отморозил себе уши.
Виктор коротко доложил Карпу Андреевичу о выполнении задания, и тот, едва дослушав его, распорядился, чтобы на Большую землю передали: "Можете присылать самолет. "Язык" есть. Радируйте, встретим".
Дубровскому хотелось подробно рассказать командиру, как они почти наугад выбрали приличный особнячок, как проникли в заснеженный фруктовый сад, как осторожно выдавили стекло венецианского окна, выходящего на веранду, и в каком смешном трикотажном колпаке с кисточкой спал полковник. Однако Карп Андреевич решительно его остановил:
- Ладно, Виктор. Пока хватит. Потом как-нибудь, под другое настроение.
Виктор встал по стойке "смирно". Он не хотел скрывать обиду. Ведь он не хвастает, не просит награды, просто рассказывает, как все было.
- Слушаюсь! - сказал он. - Попытаюсь рассказать под другое настроение. - И, повернувшись налево кругом, сделал два шага к двери.
- Не всем так везет, как тебе, - сказал Дьяченко. - Вчера вернулась с задания вторая группа. Разгромили две эсэсовские машины с конвоем, потеряли трех человек. Думали, там важная шишка едет. Оказалось, эсэсовцы сопровождали мальца лет десяти. Еле живой. Пытали его, понимаешь? Пытали, - еще раз повторил Дьяченко.
Теперь Виктор понял, почему командир так невнимательно отнесся к его и вправду чуть хвастливому рассказу.
А Дьяченко добавил:
- Между прочим, взяли его у областного города, но на Колычском тракте. Есть основания думать, что мальчик из Колыча.
- А он где, Карп Андреевич? Может быть, я его знаю?
- Стоит ли спешить, - возразил Дьяченко. - Поди поспи, а вечером заглянешь к медикам.
- Есть! - Виктор вышел из землянки командира и направился прямо к медикам. Он шел, думая, что Дьяченко удивился бы, узнав, что младший лейтенант и в самом деле пошел спать.
В землянке у медиков в отличие от остальных землянок было окно. Встроенное в слегка покатую крышу, оно походило на парниковую раму. Непосредственно под окном стоял операционный стол, а правее, на высоких полатях, лежал очень худенький мальчик. Он лежал раскинувшись, и под тонким байковым одеялом угадывался весь его скелет. Дубровский подошел поближе. Мальчик равнодушно поглядел на него и прикрыл глаза.
- Можно мне поговорить с ним? - спросил Виктор врача.
- Попробуй... - сказал тот. - Только это бесполезно.
- Здравствуй, - сказал Дубровский.
- Здравствуйте...
- Как тебя зовут? - спросил Дубровский, чувствуя, что где-то видел мальчика.
- Не знаю, - ответил мальчик.
- А фамилия?
- Не помню.
Виктор догадался, что мальчик до сих пор думает, что он у немцев.
- Ты понимаешь, где ты находишься?
- Понимаю.
- Где? - невольно повысил голос Дубровский.
- В лесу, - сказал мальчик и отвернулся.
Виктор увидел его профиль - открытый лоб, прямой нос с горбинкой, высокую верхнюю губу. Этот профиль Витя знал очень хорошо. Это был профиль Эльвиры!
Витя вспомнил, что у Эльвиры был братишка и что он видел его в те полчаса. Правда, начисто вылетело из головы, как этого братишку звали.
Мальчик лежал к нему в профиль, и Дубровский все больше убеждался, что это не случайное сходство.
