Олег Калугин - Прощай, Лубянка!
Я не успел ответить, как он предложил: «Поехали ко мне домой, жена сделает нам ужин. Там мы и поговорим». Было за полночь, но я колебался недолго: любопытство взяло вверх. Через полчаса мы уже сидели за столом в маленькой опрятной комнате двухэтажного дома где-то на окраине Парижа. Хозяйка тоже оказалась русской. С мужем познакомилась в лагерях для рабочих, вывезенных с Востока. Домой после войны вернуться не решились, опасаясь новых лагерей. Переехали на жительство во Францию, да так и осели в этой стране, хотя, по их впечатлениям, Франция — не лучшее место для желающих начинать жизнь сначала.
Потом мы долго ездили по предутреннему Парижу, его безмолвным площадям, авеню и бульварам, кварталам люмпенов и проституток. А днем наш поезд тронулся на Восток. Мы проехали Бельгию и Западную Германию незаметно… И только топот сапог среди ночи, разбудивший нас на границе ФРГ и ГДР, напомнил, что мы едем в другой мир. То же повторилось при въезде в Восточный Берлин. Вплоть до Бреста пограничники ГДР, Польши и Советского Союза без особых церемоний вторгались в купе, внимательно осматривали наши заспанные лица, подозрительно ощупывали взглядом багаж.
В октябре 1962 года грянул Карибский кризис. С растущей тревогой я вслушивался в иностранные радиоголоса, сопоставляя известные в КГБ данные о поставках ракетного оружия на Кубу с официальными заявлениями советских руководителей.
В столице социализма царило благодушное спокойствие, а в это время американские военные корабли на полном ходу шли на перехват советских транспортных судов с зачехленными ракетами на борту. У меня впервые в жизни появилось ощущение, что война между СССР и США возможна, не уступи один из руководителей здравому смыслу. В тот момент мне было безразлично, кто сделает это первым. Жизнь казалась на грани уничтожения, и разговоры о престиже теряли всякий смысл. Соглашение между Хрущевым и президентом Кеннеди, положившее конец опасной конфронтации, стало триумфом здравого смысла.
Возвратившись в Нью-Йорк, я вновь занялся привычными делами. На горизонте замаячили два новых вербовочных объекта. Один — студент, подобно Николасу, рекомендованный для изучения ветераном Компартии США, быстро дал согласие на сотрудничество «в интересах сохранения мира». Другой — молодой ученый — оказался твердым орешком, но его активное участие в пацифистском движении в условиях разгоревшегося вьетнамского конфликта внушало надежду. Наши ожесточенные споры о преимуществах тайной борьбы в противовес открытой, когда любой шаг прогрессивно настроенных лиц находится под контролем ФБР, возымели в конце концов должный эффект.
Неплохо развивались контакты и по официальной линии. На ежегодном собрании иностранных журналистов-международников я был избран вице-президентом Ассоциации корреспондентов, аккредитованных при ООН. Мне не составляло особого труда взять интервью у генерального секретаря ООН У Тана или министров иностранных дел, прибывающих на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, у советских представителей при ООН Валериана Зорина, Василия Кузнецова, Аркадия Соболева или любого из послов.
Событием в моей журналистской жизни стало интервью с мятежным португальским генералом Дельгадо, бросившим вызов диктатуре Салазара и вынужденным затем бежать в Бразилию. Однажды по Московскому радио прозвучал получасовой репортаж «Субботний вечер в Нью-Йорке», в котором я использовал записи бесед с рядовыми американцами на улице, в барах, у газетных киосков.
Налаженный ритм оборвался, когда прибыл наконец мой новый напарник Александр Дружинин. Поселился он рядом, в том же «Шваб-хаусе» на Риверсайде. Ему надо было зарабатывать имя, да, в сущности, корреспондентская работа была его единственным занятием. В отличие от Кобыша он не проявлял особого желания взаимодействовать и тем более прикрывать мои тылы. Зато у меня появилось больше свободного времени для сбора информации, которой интересовался КГБ.
Обросший многочисленными связями, с несколькими агентами на контакте, я чувствовал себя как рыба в воде. Правда, агентов-документальщиков, способных обеспечивать Москву секретной информацией из главных объектов разведывательного проникновения, я так и не приобрел, но кто из моих коллег мог похвастаться этим? Большинство из них вообще никого не вербовали и не видели живого агента в глаза. Исключая линию научно-технической разведки, нью-йоркская резидентура не блистала успехами. Как-то удалось заполучить от случайного источника секретные документы из английской миссии, несколько сообщений передал человек из местного отделения ФБР. В основном же доклады в Центр базировались на анализе многочисленных, нередко противоречивых сведений, добытых из официальных документов, слухов, сплетен, догадок и более или менее квалифицированных прогнозов.
С приходом в Белый дом Джона Кеннеди творцам советской внешней политики пришлось немало попотеть, чтобы угнаться за непредсказуемым «искрящимся идеализмом» молодого президента. Хрущевские инициативы на первых порах поражали воображение Запада своей всеохватной масштабностью. Они ставили с тупик опытных госдеповцев, привыкших к однообразию сталинской дипломатии. Кубинский кризис продемонстрировал недооцененную способность хозяина Белого дома перехватывать инициативу и противопоставлять блефу твердый, но сдержанный курс.
Хотя я не принадлежал к числу пылких поклонников Кеннеди, но, как и миллионы людей во всем мире, вздохнул с облегчением и благодарностью, когда летом 1963 года руководители США, СССР и Великобритании подписали договор о запрещении всех ядерных испытаний, кроме подземных.
22 ноября в корпункте Московского радио планировалось провести прием для местного журналистского корпуса. Накануне мы закупили выпивки и всяческой снеди, разослали приглашения нескольким десяткам человек. После полудня я зашел в соседний супермаркет, чтобы купить ящик содовой воды. Внезапно степенно прохаживавшиеся между продуктовых рядов покупатели замерли, а затем ринулись в направлении выхода. Я не успел расслышать их взволнованных восклицаний; кто-то громко включил радио. «В Далласе совершено покушение на президента Кеннеди, в тяжелом состоянии он направлен в госпиталь «Паркленд», — услышал я торопливый голос диктора.
«Боже мой! Что происходит? Почему, зачем?» — эти мысли обгоняли мой стремительный бег в сторону дома. Здесь у телевизора уже возбужденно обсуждали происшедшее. Через час объявили, что Кеннеди скончался.
Все планы на ближайшие дни были немедленно отменены. Я помчался в представительство, чтобы выяснить реакцию Москвы и указания резидента. Имя убийцы Ли Харви Освальда никому ничего не говорило. Никаких сведений не имелось и о его жене Марине.
