Родион Нахапетов - Влюбленный
— Вы знаете такого‑то? — спросил я у нее.
— Знаю. А вы кто такой?
Я назвался.
— Не может быть! Правда? — захихикала Света.
— Ваш приятель думает, что вы со мной спите.
— Он сумасшедший. Не обращайте внимания! — хохотала она. — Послушайте, а вы не шутите? Вы правда Нахапетов?
— Да.
— Вот здорово! Я никак не могла отшить этого дурака. И сказала, что у меня уже кто‑то есть. А он: «Кто такой? Кто такой?» А я недавно видела «Влюбленных», вот и влепила ему. Он после этого шесть раз фильм посмотрел. Ревнует страшно!
— Он грозит меня зарезать!
— Да, он такой, он может! — надрывалась от смеха Света.
Я повесил трубку.
Вообще ночи на проспекте Мира были беспокойные. Девочкам с междугородной телефонной станции стал известен мой телефон. Глубокой ночью от нечего делать они стали названивать мне. Из трубки доносились их смешки, прерывистое дыхание, потом почти всегда одно и то же:
— А что вы сейчас делаете?
— Сплю! — резко отвечал я и швырял трубку на рычаг.
— Зачем вы повесили трубку? Давайте поговорим.
— Я хочу спать.
— А мы хотим… — они приглушали голос, — мы хотим с вами побаловаться. В кровати. Можно?
— Я вот сейчас позвоню вашей главной…
Письма от поклонниц приходили в огромном количестве. Фотографии, признания в любви, клятвы. Убежден, что подобные письма получают все актеры, которые играют героев в фильмах о любви. У меня был целый набор таких: «Нежность», «Влюбленные», «Поздняя любовь», «Прости нас, первая любовь», «Раба любви», «Сужу тебя любовью». Можно подумать, что я ни о чем, кроме любви, не думаю и всегда готов к новым приключениям.
Быть известным, конечно, приятно, но популярность — это еще и жизнь на виду. А это подчас раздражает!
В ресторане:
— Вы не могли бы подойти к нашему столу?
— Извините, я ужинаю…
— Проникнитесь. У моей жены день рождения. Бокал шампанского — и вы свободны.
— Я не пью.
— Да будет вам.
За столом:
— До дна, до дна!
— Еще рюмочку!
— Еще разок!
В метро:
— Ты уверена, что это он?
— Точно, тебе говорю!
— Я думала, он высокий. Фу…
В церкви:
— Это вы?
— Я.
— Я вас не узнала: вы так потолстели.
В компании:
— Хорошо зарабатываете?
— Неплохо.
— «Жигули» в день?
— Нет, конечно…
— А если меньше, на кой черт это тогда надо?
В собственном доме:
— Кто такая?
— Не знаю.
— Не знаешь? А почему она глаз с тебя не сводит?
— Наверное, живого артиста не видела.
— Ври больше!
Конечно, известному человеку легче жить, нежели неизвестному. Позвонишь — ответят, постучишь — отворят. Артисты народ неглупый: они извлекают некоторую пользу из своей популярности.
С инспектором ГАИ:
— Нарушаете!
— Извините. Со съемок еду.
— Со съемок? То‑то, я смотрю, знакомое лицо.
— Я такой‑то.
— Ух ты! А я только недавно ваш фильм видел!
В магазине:
— Всё, граждане, очередь не занимайте, больше нету.
— Извините, не узнаёте меня?
— Лена! Лен! Смотри, тут артист! Вам что надо?
— А вот то самое, что кончилось.
— Конечно! Лена, отпусти ему.
На студии:
— За роль вам причитается пятьдесят тысяч.
— Всего? До свиданья.
— Подождите, куда вы? Сколько же вы хотите?
Подобных сцен множество. Однако, вспоминая былое, я все же никак не могу ответить определенно: благополучно ли я прошел так называемое испытание «огнем, водой и медными трубами»? Житейские трудности, травмы и потери закалили мою душу, несомненно. Но вот испытание медными трубами, прославляющими и возвеличивающими, — не очерствили ли они мое сердце, не затуманили ли взор, не сбили ли с пути? Это еще вопрос.
С ранних лет я знал, что известность артиста недолговечна. Артист — не Толстой и не Мопассан. Не Моцарт и не Чайковский. Он — лицедей. Его помнят, пока идут спектакли с его участием или фильмы. С годами образ его стирается в памяти, с трудом припоминаешь его роли, а потом и вовсе забываешь. Даже на моем веку некоторые славные имена канули в Лету. Увы! Артист — это бабочка, завораживающая тебя великолепной расцветкой. Любуйся ею, пока она жива.
Так рассуждая, я и приплыл к незнакомым берегам, к границам новой профессии. В режиссуре я еще не знал славы и вполне мог оказаться последним среди последних. Я был никто. Возможно, что именно эта трезвая самооценка и уберегла меня от упоения собой и своими ярко — пестрыми крылышками.
Нужно было начинать все сначала.
Отучившись два года и сняв две учебные работы, я решил, что могу уже снять полнометражный фильм. Но какой? После года скитаний с повестью Радия Кушнеровича «Большак» и обиваний студийных порогов я зацепился на «Мосфильме».
Там мне предложили сценарий под названием «Степанида Базырина», который рассказывал о веселой девушке Стеше и одиноком хуторянине Федоре, об их необычной любви (Федор умыкнул девушку). Интимная история на фоне раскулачивания зажиточных хуторян.
Надо сказать, что именно любовный аспект истории привлек меня. Я давно уже задумывался над тем, что случается, когда любовь связывает очень разных людей: богатого и бедную, старого и молодую, урода и красавицу и т. д.
Еще в детстве я был свидетелем непонятной драмы в маминой семье. Мамин дядя, Игнат Алексеевич Моисеенко (Игнат Простой), был писателем, дружил с Михаилом Светловым и подавал большие надежды. Но вот он встретил деревенскую красавицу, влюбился в нее, уехал в деревню, народил с ней много детей и полностью забросил литературную деятельность.
— Несчастный Игнат! — вздыхала моя бабушка (его сестра).
— Несчастный Игнат Алексеевич! — горевали бывшие друзья.
— Несчастный дядя! — жалела мама.
Мне было семь лет, и, слыша все эти сочувственные вздохи, я представлял себе убитого горем «несчастного» дедушку, худого как скелет, из которого красавица «выпила все соки».
Каково же было мое удивление, когда я увидел дедушку Игната улыбающимся и довольным жизнью. Я гостил у дедушки все лето, постоянно видел его светящееся счастьем лицо и не понимал, почему его все так жалели. Я спросил потом у мамы:
— Почему ты говоришь, что он несчастный?
— Да потому, что он потерял себя.
— Как это?
— Он опустился до ее уровня. Даже читать перестал. Для талантливого, образованного человека, каким он был, это большой шаг назад.
— А почему тогда он все время улыбается?
— Не знаю. Счастлив, наверное, вот и улыбается. До человека не все доходит сразу.
