Николай Ващилин - На территории любви Никиты Михалкова
— Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не будем. Иди плати.
Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин.
Я встал, поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги, сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постучал дрожащим от гнева пальцем по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс:
— Ессс, сэр!
Оргазм
Это случилось в июле, на берегу Балтийского моря, на бывшем курорте немецких ассов люфтваффе с характерным названием Кранц. Крутой, обрывистый берег Балтийского моря. Теперь это место называлось как-то иначе. Как то по советскому — безлико. То ли Зеленоградск, то ли Солнечногорск. Не помню. Просто не обратил на это внимание. Видимо был очень рассеян. Или растерян. Я был сбитым лётчиком. Рухнуло всё. В одночасье. Всё, что я собирал по зёрнышку годами, в одночасье рухнуло. Так рушатся дома в землетрясение и тот, кто выжил, остаётся сидеть просто на земле. В поле. На руинах. Я услышал приговор — свободен. Я вышел из своего уютного, тёплого дома на пустую, безлюдную площадь. А было мне тогда ещё совсем не много лет… Сорок семь. Ося, Иосиф, Джозеф… Как же ты был прав!
«… любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук «люблю».
Я не сразу начал хватать за руки проходящих мимо женщин и тащить их в кусты, сбивчиво расспрашивая на ходу, что они делают сегодня вечером. Была долгая пауза того мужского одиночества, когда хочется только выть волком. Но сил в живом организме ещё было много. Они бродили, набирали градус и ждали часа, чтобы с грохотом вырваться наружу. Я был свободен!
Волею случая я попал на кинофестиваль в бывшем Кёнигсберге. Вернее он проходил в пригороде, именно в этом курортном городке. Устроила его термоядерная женщина советского кинематографа Шурочка Яковлева, достойная наследница заветов Александры Коллонтай.
Стояло жаркое лето 1994 года. Курорт Северной Пруссии к такому лету подходил как нельзя лучше. Испания, Франция, Италия полыхали огнём и задыхались в дыму от нестерпимой жары. А на янтарных пляжах Балтийского моря прохладный морской бриз освежал и поднимал настроение. Ободранный народ страны Советов голодал, но те, кто об этом позаботились, не знали куда девать деньги. Накупив в универмагах и гастрономах несколько десятков предметов из своих рабоче-крестьянских снов, они начали кутить «по чёрному».
Шурочка, используя свой выдающийся административный ресурс вице мэра, придумала провести светскую тусовку «Янтарная пантера» с плохо прикрытым намёком на её хищный образ и пригласить туда московских светил киноэкрана. Деньги на гуляние дали местные чечены. Они проживали там своим узким кругом, именуемым в народе «диаспора» и, видимо, не зря. В Чечне шла война, а в бывшем Пиллау, а ныне Балтийске базировался Балтийский флот новой России с огромным количеством оружия, оставшегося от СССР. Считать и пересчитывать его в это лихолетье было некому, а жалование у офицеров было мизерным. Через Литву по Куршской косе было легко организовать транспортный коридор.
Приехало много знаменитых советских актёров. Но главным, конечно, стал Никита Михалков со своим новым фильмом «Утомлённые солнцем». Только что он получил за него специальный приз жюри в Каннах и Шурочка мечтала блеснуть бриллиантом в тени "пальмовой ветки".
Поселили нас в Доме отдыха, размещённом на шикарных немецких виллах, некогда принадлежавших офицерам люфтваффе. В тот достопамятный вечер Шурочка давала бал на бывшей вилле опального рейхсмаршала Геринга. Она планировала разместить там самого Михалкова, но в первый праздничный вечер подыскала для него другое обветшалое нацистское гнёздышко.
Начиналось всё очень помпезно. Признанный эстет Рустам Хамдамов декорировал виллу парашютами, живописно развесив их белые купола на соснах. После адского удушья от жары кинозала при просмотре "Утомлённых солнцем", после которого газовые камеры показались бы кислородным коктейлем, воздух с моря, смешанный с настоем прибрежной хвои казался дуновением Венеры. На террасе, на высоком берегу, в шуме волн пенилось Советское шампанское. Нарядные гости выказывали манеры и произносили фразы. Армен Джигарханян расточал комплименты несравненной Настеньке Вертинской. Толпа поклонников затолкала в густой кустарник Людмилу Гурченко. Михалков пришёл со своей младшей дочкой Надей и с её миловидной гувернанткой Алисой. Оркестр не мог заглушить прибоя и казался камерным. Я чувствовал себя одиноким и свободным, как чайка. Даже, я бы сказал, как бездомный чайк, занесённый порывом ветра в чужие края. Чайк по имени…
Она появилась внезапно. Её шёлковое белое платье обтягивало сочную, стройную фигуру, а упругие, загорелые груди приоткрывал глубокий вырез. Она была еврейских кровей с очень тонкими, точёными лодыжками, гладкими икрами и обворожительными тугими бёдрами, призывно проступавшими под тонким шёлком платья. Как я понимаю Давида. Увидеть такую Вирсавию у купальни и… можно тронуться умом. Какой там Урия, какая дружба?! За это можно пожертвовать всем.
После того как она произнесла низким контральто своё имя, я мог не пить шампанского. Вира! Вирсавия! О, эти журчащие звуки! Вирсавия! Я судорожно искал в своей голове фразы, чтобы завязать с ней разговор. И хорошо бы долгий. "Свеча горела на столе и жар соблазна…"… Там было, кому декламировать стихи и я ждал в сторонке своего часа.
Гости пили так, словно перейдя в полуденный зной Сахару, они наконец то припали к источнику. Разговоров "о прекрасном" вести было некогда. Да и незачем. Надо было смести всё со столов и хорошенько набить животы. Морской воздух возбуждал аппетит.
Она приехала одна, чтобы приветствовать гостей фестиваля от лица меценатов. Это я выяснил в танце, прижимаясь к ней всем телом под звуки аргентинского танго. Значит мы оба свободны! И от нахлынувшей радости я поцеловал её плечо. Она сделал вид, что удивилась, но вырываться не стала. Закончив танго, она, опуская свою руку, как бы невзначай провела ею по моей мускулистой спине.
В густой темноте парка веранда светилась жёлтым манящим светом. Шампанское смело все барьеры и разговор стал общим. Я отходил и снова возвращался к ней, изображая курортную беспечность. Она вела себя непринуждённо, но казалась неприступной. Недосягаемой.
