Леонид Млечин - МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева
После личного вмешательства Дзержинского обыкновенно наступало некоторое успокоение: органы госбезопасности вели себя осторожнее и незаметнее. Но это продолжалось не долго. Радикально изменить ситуацию было невозможно: чекисты и дипломаты смотрели на мир разными глазами.
«Между ОГПУ и наркоматом иностранных дел всегда шла жестокая борьба за влияние… Почти всегда сведения и заключения этих двух учреждений по одним и тем же вопросам расходятся между собой… Борьба принимает особенно острые формы при назначении сотрудников за границу и продолжается за границей между полпредом и резидентом», — писал Георгий Агабеков, первый советский разведчик, бежавший на Запад.
Георгий Агабеков был резидентом советской разведки в Афганистане, Иране и Турции. Свои воспоминания он написал еще в 1930 году. За последующие десятилетия мало что изменилось. В КГБ все равно подозревали любых иностранцев, приезжавших в Советский Союз, а советских дипломатов, выезжавших за границу, считали потенциальными предателями — ведь они общались с врагами… Спецслужбы могли сломать карьеру любому дипломату, если считали, что ему «нецелесообразно» выезжать за границу. Но во времена Агабекова дипломаты могли ответить тем же.
«Заместитель председателя ВЧК Уншлихт снабдил меня письмом к управляющему делами наркоминдела с просьбой устроить на службу, — вспоминает Агабеков. — Несмотря на личное письмо Уншлихта, наркоминдел меня не принял».
3 июня 1919 года Совнарком постановил: «Вменить Народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».
Лояльность устанавливали чекисты. Назначение того или иного сотрудника за границу решалось на совещании в ОГПУ, которое устраивалось раз в неделю. Председательствовал начальник Иностранного отдела или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК, он же заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало представителю ОГПУ…
Заблаговременно заполненная и присланная в Иностранный отдел ОГПУ анкета кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении агента ОГПУ — без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его поведения, — ему отказывали в поездке и наркоминделу предлагали представить иную кандидатуру.
Наркоминдел отвечал тем же при назначении за границу в аппарат посольства или консульства сотрудников ОГПУ. Но наркоминдел старался отыскать какой-нибудь благовидный предлог если не для отказа, то, в крайнем случае, для оттяжки принятия решения, ссылаясь на отсутствие вакансий или несоответствие назначаемого требованиям, предъявляемым к загранработнику. Спор переносился в ЦК.
17 июля 1924 года на политбюро решили: «В дальнейшем назначение основных резидентов ГПУ в состав дипломатического корпуса производить по соглашению с секретарем ЦК».
Когда Агабеков уже оказался резидентом в Афганистане, посол требовал показывать ему все уходившие в Москву телеграммы разведки. Позднее это стало невозможно. Послы смирились и знали, что с резидентом не ссорятся.
«Борьба за границей между полпредом и представителем ОГПУ выливается иногда в ожесточенные формы. Корень борьбы лежит в двоевластии, создающемся вследствие полной автономности представителей ОГПУ. Резидент формально подчинен полпреду, но на самом деле, благодаря возложенным на него специальным задачам и полной бесконтрольности сообщений с Москвой, авторитет его выше и страх перед ним совслужащих за границей сильней страха перед самим полпредом», — писал в 1930 году Георгий Агабеков.
Полпред ощущал, что находится под постоянным контролем, и всегда ожидал какой-нибудь пакости со стороны резидента. И позже резиденты бдительно следили за послами и о всех промахах докладывали в Москву, что заставляло послов тихо ненавидеть и бояться своих помощников-разведчиков. Григорию Беседовскому, который в 1929 году оставил свой пост в советском полпредстве в Париже и попросил у французов политического убежища, Чичерин говорил:
— Меня тоже подслушивают. У меня делали здесь, в кабинете, ремонт и, несомненно, этим ремонтом воспользовались, чтобы установить микрофонный аппарат. Менжинский даже не считает нужным скрывать это обстоятельство. Он как-то сказал мне: «ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
На склоне жизни, подводя итоги, Чичерин своими главными внутренними врагами назовет Коминтерн и госбезопасность. А деятельность Коминтерна он просто именовал хулиганской. Позднее в письме Сталину он объяснит природу разногласий с Коминтерном: «Меня интересы русской национальности отнюдь не затрагивают больше, чем интересы других национальностей. Меня интересует роль СССР для мировой революции… Именно с точки зрения мировой революции я считаю глубоко ложным, когда международное положение СССР подрывается и подвергается опасности только для того, чтобы плохо клеящаяся агитация тов. Тельмана могла пойти чуть-чуть получше…»
Эрнст Тельман с середины двадцатых годов возглавлял компартию Германии. Он обещал немецким коммунистам, что, когда они поднимут революцию, Красная армия немедленно придет им на помощь.
Чичерина возмущали выступления советских лидеров, призывавших к вооруженным восстаниям то в одной, то в другой стране, с которыми НКИД пытался установить нормальные отношения. И он считал невозможным использовать дипломатов, сотрудников полпредств и консульств для секретных контактов с иностранными компартиями. Ставил вопрос об удалении иностранных коммунистов из всех советских загранпредставительств, чтобы они перестали восприниматься как штабы мировой революции.
Жалобу Чичерина разбирала комиссия во главе с Молотовым. 7 июля 1927 года политбюро приняло компромиссное решение. В Берлине, Вене, Стокгольме, Шанхае и Ухане в аппарате советских представительств выделялся один сотрудник, который ведал отношениями с местной компартией и передавал ей деньги.
В постановлении записали:
«Доверенное лицо в полпредстве имеет свой код и шифр.
Задачи данного сотрудника полпредства должны быть известны только полпреду, советнику и первому секретарю, и работа его должна быть абсолютно законспирирована…
