Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем
Как и прежде, он говорил:
— Ну! Пойдем обедать!
И мы отправлялись в симпатичное кафе «Кяна Кук».
Василий Аксенов тоже украшал Таллин своим присутствием. Красивый мужчина этот Аксенов! Талантливый, заводной, и почти всегда навеселе.
Глядя на меня, он улыбался и не уставал повторять:
— Как ты похожа на девушек начала 30-х годов!
— Почему?
— Не знаю.
И пожимал плечами.
При встрече опять восклицал:
— Как ты похожа на девушек начала 30-х годов!
Я спрашивала:
— Не середины, не конца, а именно начала?
— Именно начала, — утверждал Вася Аксенов.
— Но откуда вы можете их знать?
— Не знаю.
И снова пожимал плечами.
— Они вам интересны?
— О! Да!
— Тогда ладно.
И мы принимались хохотать.
Почему? А просто так! Оттого, что хорошо было.
Иногда целыми днями в Таллине не унимался дождь, а нам все равно весело было. Олег Даль брал гитару, и мы слушали, как он пел.
Но порою Саша был очень раздражен без видимого повода. И как-то я его спросила:
— Ты влюблен в Люсю Марченко?
— Нет. На площадке — да.
— Может быть, ты сердишься, что на съемки приехал Иван Александрович?
— О чем ты? — вскричал Саша.
Опять какое-то напряжение чувствовалось, как тогда, в «Белых ночах». Тогда оно возникло между Пырьевым, Марченко и Стриженовым, теперь — между Пырьевым, Марченко и Збруевым.
Много позже, уже в Москве, Иван Александрович позвонил мне домой.
— Сегодня у тебя есть свободное время?
Голос его был грустным.
— Да.
— Я заеду за тобой, хорошо? Куда бы ты хотела поехать?
— На Николину гору в березовую рощу, где я снималась у Андрея Тарковского.
— Хорошо. Я сейчас приеду за тобой. Выходи.
Было начало лета, вечер теплый-теплый, мне так захотелось увидеть березы, около которых я была так счастлива.
Мы вошли в зеленую рощу, и у меня голова закружилась. Иван Александрович опирался на красивую трость и с интересом поглядывал на меня.
Я снималась в «Ивановом детстве» осенью, тогда березовая роща была печальной, казалось, что она устала. Теперь она выглядела молодой, одетая в нежные зеленые цвета первой листвы. Стволы высоких берез глянцевые, белые-пребелые с черными густыми мазками. Трава сочная с маленькими сиреневыми и ярко-желтыми цветочками. Птицы поют.
— Я была счастлива здесь.
Иван Александрович остановился, поглядел наверх на кроны берез и в золотое вечернее небо, спросил:
— А что такое счастье?
— Это когда чувствуешь его.
— Поясни.
— Как же объяснить… Не знаю… Но знаю, что счастье — это настоящее. И если чувствовать настоящее по-настоящему, то и счастья окажется много.
Иван Александрович звонко крикнул:
— «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — да?
— Да.
— Очень хорошо! — и с интересом спросил: — А ты бываешь совсем-совсем счастлива?
— Бываю.
— Бываешь? Интересно! Когда?
— Не скажу.
Пырьев обиделся на меня, и выражение его лица стало, как у дерзкого мальчишки.
— Не хочешь и не говори.
Даже пошел чуть впереди меня, играя тростью.
А как расскажешь? Связь с Богом — это и есть самое необыкновенное счастье!
Когда мы вернулись к машине, Пырьев сказал шоферу:
— Петя, на «Аэропорт», пожалуйста.
— Вы улетаете?
Он засмеялся.
— Нет, пока не улетаю. Мы поедем к метро «Аэропорт». Хорошо? Я тебе должен рассказать… Мне почему-то захотелось именно тебе рассказать…
Метро «Аэропорт» — это где-то далеко-далеко, так мне показалось. Тогда и в голову не могло прийти, что я много лет проживу в этом месте.
Мы поднялись, кажется, на второй этаж и вошли в необустроенную квартиру. На полу валялись фотографии из фильмов с участием Люси Марченко. Низкая тахта была неприкрыта, около нее валялись бигуди. Отчего-то мне запомнилось одинокое бигуди на полу.
Иван Александрович сказал:
— Это Люсина квартира… Мы с ней поссорились. Теперь уже навсегда. Я не хотел тревожить тебя своим рассказом в березовой роще… Я вернулся из Мексики. Приезжаю и вижу… дверь сломана и не заперта… а на полу… в квартире спит команда спортсменов… Все пьяны…
Я не знала, как успокоить Ивана Александровича, потому что он очень разнервничался, стала нести чепуховину.
— Дверь была не заперта? — спрашиваю.
— Нет.
— Спортсменов было много?
— Целая команда!
— Ну, и зачем же так переживать? Зачем ссориться? Команда отдыхает при открытых дверях!.. По-моему, ничего в этом страшного нет.
Конечно, смешны были мои доводы, но мне очень хотелось облегчить настроение Ивана Александровича.
Я вдруг вспомнила воскресный зимний день, когда Люся Марченко, Аллочка Будницкая, Саша Орлов, Саша Збруев и я были приглашены Иваном Александровичем в Союз кинематографистов на просмотр симпатичного чешского фильма с участием Карела Готта. Аллочка была, как всегда, прелестна. Саша Орлов, ее муж, красив и остроумен, а Люся Марченко в коричневой дубленке и белом кружевном пуховом платке в тот зимний день казалась совершенством, как будто этот день Бог посвятил ей и снег красиво опускался на землю специально для нее. Она светло улыбалась всем, и такое умиротворение исходило от нее, что все мы чувствовали себя очень уютно.
В этот-то день у меня и сместились все понятия о возрасте, о возрастном барьере между влюбленными — то, о чем обычно обожают посудачить обыватели.
Я видела, что Иван Александрович и Люся были счастливы.
А теперь они расстаются и, похоже, навсегда. Отчего так? А?
Иван Александрович вышел зачем-то в кухню и вернулся…
Вдруг пристально посмотрел на меня и сказал:
— Вы с Сашей Збруевым тоже расстанетесь.
— Как расстанемся? Почему?
Иван Александрович ничего не ответил.
Сесть было некуда, и так получилось, что он присел на пол и неожиданно обхватил мои колени.
Я чуть не лишилась чувств. Это было настолько неожиданно, что я онемела, а Иван Александрович, стоя на коленях, говорил и говорил, что нам надо быть вместе. Я тоже опустилась на пол, прижала свою щеку к его щеке и лепетала:
— Ничего, ничего… все пройдет… Вы так говорите оттого, что я чем-то похожа на Люсю… Вы хотите ей отомстить, и только… ничего, ничего, все пройдет…
Так мы и стояли друг перед другом на коленях…
А потом Иван Александрович улыбнулся и заметил:
— Посмотри, какая мизансцена получилась. Мы стоим друг перед другом на коленях. А еще говорят, что у Достоевского все придумано, что ничего подобного не бывает в жизни. Ан нет! Бывает!
