Олег Хлевнюк - Сталин. Жизнь одного вождя
Первый из известных серьезных конфликтов внутри внешне сплоченной группы членов Политбюро, противостоявшей Троцкому, произошел летом 1923 г. Проведя съезд партии, отбив атаки Ленина и добившись относительной стабилизации в стране после страшного голода, члены Политбюро с легким сердцем отбыли на юг в отпуска. В июле 1923 г. на отдыхе в Кисловодске, явно собравшись с силами, Г. Е. Зиновьев инициировал интригу с целью ограничить влияние Сталина и создать новые противовесы в Политбюро. В письме от 30 июля 1923 г. Каменеву, который находился в Москве, Зиновьев резко обрушился на Сталина:
Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина – пусть будет так. Но прикрывать эти свинства я, по крайней мере, не намерен […] На деле нет никакой тройки (Зиновьев имел в виду себя, Каменева и Сталина. – О. Х.), а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав. Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема[218].
Вызов Сталину в письме Зиновьева был заявлен вполне определенно, хотя и без деталей. Зиновьев делал упор на то, что Сталин манипулировал Политбюро, фактически единолично принимал решения от его имени. Важно подчеркнуть обращение Зиновьева к последним диктовкам Ленина: «Ильич был тысячу раз прав». Зиновьев использовал их как один из аргументов в борьбе со Сталиным. В Кисловодске Зиновьев договорился о совместных действиях с Бухариным, которого тоже обидели некоторые сталинские поступки. Были проведены консультации с другими известными деятелями партии, находившимися в то время на юге. Точную формулу предложений не доверили бумаге. Сталину отправили «говорящее письмо». Отъезжавший в Москву Орджоникидзе должен был передать все на словах. В силу этого мы не знаем подробностей того, что предлагали «отпускники» Сталину. Из различных заявлений, которые были сделаны в последующие годы, следует, что речь шла о реорганизации Секретариата ЦК. Предлагалось оставить в нем Сталина, но одновременно ввести туда Зиновьева и Троцкого. Это означало создание нового баланса сил в вотчине Сталина – аппарате ЦК.
Сталин, как и следовало ожидать, был возмущен и, возможно, даже разъярен. Однако претензиям «друзей» он не смог противопоставить ничего иного, кроме позы обиженного и обвинений в подрыве единства. 3 августа 1923 г., сразу после встречи с Орджоникидзе, Сталин написал Зиновьеву и Бухарину:
[…] Вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное […] Действуйте как хотите – должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных […] Счастливые вы, однако, люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы […] а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь «виноватым». Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои[219].
Это в меру злое, в меру дружелюбное письмо ясно демонстрировало сравнительно скромные возможности Сталина в противостоянии с коллегами в середине 1923 г. Предложения же Зиновьева и Бухарина свидетельствовали о том, что они пока еще считали возможным ограничить влияние Сталина всерьез. Обиды Сталина не произвели на них особого впечатления. Демонстративно спокойно, но твердо они дали Сталину понять: разговор не окончен. Встреча могла состояться уже в ближайшее время на юге, куда Сталин собирался в отпуск с середины августа.
Такой вариант событий вряд ли устраивал Сталина. В руках у его оппонентов были все козыри. Само предложение о реорганизации Секретариата выглядело вполне благообразно, как стремление к единству и сплочению рядов. Возражения же Сталина, наоборот, с легкостью могли быть истолкованы как нежелание работать в команде, подтверждение нелояльности, о которой писал Ленин. Конкретные свежие примеры нарушения Сталиным принципа коллективного руководства, которые выдвигал Зиновьев, были также не в пользу Сталина. Особенно опасными выглядели заявления Зиновьева и Бухарина о неправильной позиции Сталина по германским событиям.
Кризисы, потрясавшие Германию с начала 1923 г., возродили в Москве старые мечты о спасительной европейской революции. Социализм в Германии был панацеей для большевиков, которые все еще плохо представляли себе перспективы социалистического СССР. Вместе с тем поражения революционных выступлений в Европе в предыдущие годы взывали к осмотрительности. Сталин был среди тех членов Политбюро, которые предпочитали действовать осторожно. Зиновьев и Бухарин рвались в бой, как и Троцкий, для которого мировая революция оставалась непременным условием победы социализма в России. Осторожность Сталина становилась политически опасной, давала его соперникам важные козыри. Сталин вовремя осознал это. Соединив грозящие ему вызовы в единое целое, он предпринял эффективный политический маневр. 9 августа 1923 г., в разгар переписки с Зиновьевым и Бухариным, Сталин инициировал решение Политбюро о вызове Зиновьева, Троцкого и Бухарина из отпуска в Москву для обсуждения перспектив германской революции[220]. Все трое, естественно, ответили согласием. Встреча была назначена на 21 августа.
Это изменение планов давало Сталину значительные преимущества. С одной стороны, он отводил от себя обвинения в недооценке революционных событий в Германии. С другой – вопрос о реорганизации Секретариата и коллективном руководстве вытеснялся из повестки дня более горячей германской проблемой. Фактически Сталин погасил наступательный пыл Зиновьева и Бухарина, заставил их следовать новому сценарию. Действительно, собравшись в Москве 21 августа, члены Политбюро с жаром и энтузиазмом обсуждали грядущую германскую революцию, помощь СССР и возможные ответные меры со стороны европейских держав. Все сходились во мнении, что дело идет к войне. Сталин, в целом поддержав оптимизм большинства, заявлял:
Если мы хотим действительно помочь немцам, а мы этого хотим и должны помочь, нужно нам готовиться к войне, серьезно и всесторонне, ибо дело будет идти в конце концов о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период […] Либо революция в Германии провалится и побьют нас, либо там революция удастся, все пойдет хорошо и наше положение будет обеспечено. Другого выбора нет[221].
Как видно, в этот период Сталин, как и другие лидеры большевиков, разделял мнение о зависимости судеб СССР от перспектив мировой революции. Правда, степень этой зависимости подробно не обсуждалась. Что означали сталинские слова «побьют нас», «наше положение будет обеспечено», было неясно. До какой степени «побьют», как «обеспечено»? Похоже, что это были общие фразы, своеобразная дань марксистской традиции мировой революции. При обсуждении тактических вопросов Сталин демонстрировал скорее осторожность и скепсис. Он отказался поддержать Троцкого и Зиновьева, которые выступали за назначение точной даты германской революции. Нужно готовиться и ждать благоприятного момента – такой была позиция Сталина. Он предостерегал против торопливости и левизны: «О левых (левых германских коммунистах. – О. Х.). Они самые опасные для нас люди. Преждевременный захват заводов и пр. грозит нам огромными опасностями»[222]. По вопросу о ненужности назначения точного срока революции Сталин оказался в одном лагере с Бухариным и Рыковым[223]. Последний вообще выступил наиболее последовательным сторонником осторожности: «Совершенно ясно, что на карту ставится все. Мы же совершенно не готовы […] Нужно оттягивать»[224].
