Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 11. Друзья из берлоги
Дело в том, что лодка типа «дракон» отличалась от всего, что делалось человеком для плавания раньше. У «дракона» был киль – днище лодки плавно переходило в высокий гребень, сообщая судну устойчивость, быстроходность, возможность ловко им управлять. Изобретение норманнов сразу дало им невиданные преимущества, понять которые можно сегодня, сравнив, например, самолет винтовой с реактивным. Лодка норманнов с тридцатью гребцами и бывалым умелым кормчим не знала пределов странствий, была надежна во всех делах: торговых, военных, первопроходских.
Появление «драконов» относится к XIII веку. И сразу на многие годы норвежцы сделались властелинами водных дорог. «Тридцать витязей прекрасных» были отважными, дерзкими и выносливыми воинами. Появление лодки с норманнами заставляло трепетать жителей прибрежных поселков и городков. В хрониках сохранилась молитва, утвержденная римским престолом: «Господи, сохрани нас от ярости норманнов!» Ярость, с какой нападали и дрались команды «драконов», всех устрашала. Сами воители говорили: «Даже собака не должна залаять нам вслед». Выносливые, дерзкие, способные на своих лодках догнать любого и уйти без помехи, если силы были неравными, они к тому же и не страшились смерти. Старость не почиталась. А смерть в постели считалась постыдной. Странствия с окончанием жизни в бою были идеалом людей, вошедших в историю под названием викингов. (Славяне их называли «витязи» и «варяги».)
Наши предки умели, как видно, поладить с варягами. Справедливости ради надо сказать: варяги-воины одновременно были и оборотистыми торговцами, умевшими где надо не грабить, а меняться товаром по справедливости. Слово «витязь» в нашем языке имеет ясный оттенок доблести, а «варяг» понимается как чужеземец, но терпимый и, если верить легенде, как будто даже желанный. В истории отношений Руси и норманнов есть любопытный факт «породнения». Король Харальд III (до того как сесть на престол, ходил в странствия викингом), побывав на Руси, женился на дочери киевского князя Ярослава Мудрого…
Уже вернувшись из Осло, я пошел в Третьяковку с единственной целью – постоять у картины «Заморские гости», писанной Рерихом. Я и раньше любил этот холст, пронизанный синью. Море. Небо. Остров. И большая нарядная лодка, под парусом, со щитами на борту, приближается к берегу. Теперь я глядел с особенным интересом на «заморских гостей». Несомненно, это варяги-викинги («викинг» – человек из залива, «вик» – по-норвежски «залив») и так на воде выглядели легендарные лодки «драконы».
Форма и очертания этих лодок, надо думать, были известны всегда. Но сто с небольшим лет назад при раскопке кургана норвежцы обнаружили лодку, пролежавшую в земле тысячу лет. Потом еще одну откопали. А семьдесят лет назад обнаружен «дракон», сохранившийся совершенно. Крепость дуба и удачная почва (торфяник) сберегли для нас мореходный снаряд тысячелетней давности.
Вождей язычники-викинги погребали в знаменитых своих кораблях, положив туда все, что усопшему будет надо иметь в новой жизни. (В сохранившемся корабле обнаружили сани, телегу, лыжи, домашнюю утварь, зерно. Все это видишь в музее.)
Могла беспалубная весельно-парусная, пусть и большая лодка норвежцев одолеть Атлантический океан и добраться в Америку? На этот счет было много сомнений. В 1891 году норвежцы их рассеяли. К открытию в Чикаго Всемирной выставки они построили точную копию лодки, найденной при раскопках. Смелые люди под парусом и на веслах решили повторить одиссею Лайфа Эриксона. И она полностью удалась – ладья дошла до Чикаго! Наглядно и убедительно доказаны были не только превосходные качества древних лодок, но и не растерянное с годами умение викингов-мореходов.
Само слово «викинг» стало символом смелого странствия. И не случайно ведь легендарный корабль российского флота назывался «Варягом», а в наши дни словом «викинг» (на американский лад «вайкинг») был назван космический аппарат – путешественник к Марсу. Для самих норвежцев в этом слове призыв: плавать по морю необходимо! Совершенно необходимо, потому что море подходит тут прямо к порогу дома.
Фото В. Пескова и из архива автора. 28, 30 апреля, 4, 5 мая 1977 г.
Война: день за днем
Наш корреспондент Василий Песков беседует с Константином Симоновым
Дневники – лучшее свидетельство пережитого. В них всегда чувствуешь неостывшее дыхание времени, в них виден и сам человек-летописец. В истории известно немало записей день за днем, ставших важнейшими человеческими документами.
Минувшая война таких документов по разным причинам нам практически не оставила. Записаны рассказы людей воевавших, написаны мемуары, романы, повести о войне. А дневников мы не знаем. И вот наконец счастливый случай – перед нами дневник. Вел его военный корреспондент и писатель Константин Симонов. Вел всю войну, с первых и до последних дней. Записывал пережитое и увиденное, иногда подробно, иногда кратко, но всегда честно. Понадобилось время, чтобы, несколько отдалившись от войны, мы смогли бы принять эти записи такими, какими они были сделаны в очень суровое время.
Дневники Константина Михайловича Симонова вышли сейчас в издательстве «Молодая гвардия» двумя книгами под названием «Разные дни войны». Вышли только что, и читателю еще предстоит познакомиться с этим ярким и подлинным свидетельством о Великой Отечественной войне.
Сегодня мы публикуем беседу нашего корреспондента, прочитавшего дневники, с их автором Константином Симоновым.
* * *Песков: Константин Михайлович, как Вы сами относитесь к выходу военного Дневника отдельным полным изданием?
Симонов: Я ждал эту книгу с большим нетерпением, чем любую другую.
П.: Что такое дневники в физическом смысле слова? Как они выглядят? И нельзя ли пояснить, почему целый том посвящен сорок первому году, а остальные четыре года войны уместились тоже в одной, почти такого же объема книге?
С.: Не следует думать, что Дневник – это некая «большая тетрадка», где события записывались по вечерам день за днем аккуратно. Дневник – это мои блокноты, по которым я тогда, во время войны (ночами между частыми поездками на фронт), диктовал стенографистке все наиболее важное, чему был свидетелем, что чувствовал, о чем думал. 41-й год занимает больше места потому, видимо, что необычно сильны были первые впечатления, переживания всего, что пришлось увидеть. О второй половине войны рассказывают обычно больше и охотнее. Но мы не должны забывать 41-й, если хотим о войне знать всю правду.
Константин Михайлович Симонов.
Дневник как писателю после войны, конечно, сослужил мне огромную службу. Это колодец, из которого я черпал и черпаю. Читая сейчас Дневник, многие увидят сходство реальных событий с теми, что описаны, например, в романе «Живые и мертвые». Замечено будет сходство человеческих характеров, деталей и эпизодов войны.
П.: На первых страницах Вы пишете: «Шинель была хорошо пригнана, ремни скрипели, и мне казалось, что вот таким я всегда буду… Несмотря на Халхин-Гол, в эти первые дни настоящей войны я был наивен, как мальчишка…» А как проходило взросление?
С.: Время на войне течет по особым законам. У меня ощущение, что оно было как-то чудовищно спрессовано. Особенно в 41-м. И особенно в первые дни. Эти первые дни застали меня под Могилевом. Я столько всего увидел, что, признаюсь, испытывал отчаяние. Казалось, все переменилось, сместилось, сдвинулось с места. Все само по себе было трагично. Но к этому надо еще добавить: мне было тогда двадцать пять лет.
Под Могилевом я поймал себя на мысли, что вижу войну уже две недели. Однако прошло всего два дня. А за две недели войны я почувствовал, что повзрослел, постарел сразу на несколько лет. По моим наблюдениям, так было со всеми. Жизненный опыт, добытый годами войны, чем-то очень существенно отличается от всякого другого жизненного опыта. Молодые люди тогда взрослели (я имею в виду духовную сторону этого понятия) за год, за месяц, даже за один бой.
П.: На фронт Вы приехали журналистом. Что можно было написать в то трагическое время, когда народ, раскрывая газету, искал ободряющих сообщений, а между тем немцы проходили 50–60 километров в день?
С.: Я ничего не мог написать, пока не коснулся «точки опоры» – встретил часть, которая не отступала, а дралась. И очень умело. Доказательство этому было налицо: перед линией обороны стояли два десятка сожженных немецких танков. Тут я впервые увидел: врага действительно бьют. Крепко стоявшей частью командовал полковник Семен Федорович Кутепов. Атмосфера собранности, дисциплины, уверенности и какого-то спокойствия, несмотря на трагизм положения, привели тогда меня в чувство. Я увидел: есть люди, которые остановят врага. О полке Кутепова и была моя первая корреспонденция в газете.
