Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
В наши дни талантливый английский писатель Джек Линдсей утверждал, что Шолохов в «Тихом Доне» достиг изумительного совершенства и создал нечто такое, к чему мы все можем постоянно возвращаться для вдохновения и совета».
А литературный критик США Эдвин Сивер в свое время в статье о четырех томах «Тихого Дона» писал так: «В век, когда великие писатели декаданса пытались изобразить человеческие существа, как тени в ритуальном танце, и утопить себя в потоке времени, Шолохов, романист социалистического общества, вернул художественной литературе ее назначение и достоинство».
И в этом также еще один из важных аспектов мирового значения «Тихого Дона»!
Все это и дает нам право сказать, что великий эпос о революции – «Тихий Дон» М.А. Шолохова представляет собою шаг в художественном развитии человечества.
А.И. Овчаренко, заведующий сектором Института мировой литературы имени А.М. Горького Академии наук СССР, доктор филологических наук, профессор
Место «Тихого Дона» в литературе современной эпохи
Вместо общепринятого доклада, написанного с привлечением всего арсенала научной терминологии, хочу предложить вашему вниманию, так сказать, систематизированные размышления о Шолохове, его подвиге в литературе. По чистой случайности свои размышления о богатыре с Дона мне довелось соединять воедино на берегу другой великой реки – Волги, где родился другой титан советской литературы – Горький. Поэтому все, что скажу сегодня о «Тихом Доне», будет находиться во всесторонней, хотя и глубоко внутренней соотнесенности прежде всего с творчеством Горького. Разумеется, не одного его, а и великих его предшественников.
Говорить о месте «Тихого Дона» в современном мировом литературном процессе, в литературе XX столетия – значит говорить о мировом значении творчества Шолохова и советской литературы в целом. Что бы ни утверждали противники и оппоненты литературы социалистического реализма, в решающем историческом состязании художественных тенденций, в притяжениях и отталкиваниях разных литератур она прочно удерживает за собой первенство, в громадной степени благодаря тому, что у колыбели ее стоят такие титаны, как Горький, Шолохов, Маяковский, а в активе ее – «Жизнь Клима Самгина», «Хорошо!», «Хождение по мукам» и несравнимый даже с ними «Тихий Дон» Шолохова.
Все решительнее уточняя критерии, советские ученые с большей уверенностью, чем то было три или четыре десятилетия назад, говорят, что Шолохов художественно поднял нашу эпоху, эпоху социалистической революции, на недосягаемую высоту, что «Тихим Доном» он помогает народам мира осознавать социалистическую революцию как ни с чем не сравнимый шаг вперед в художественном развитии человечества. Правильный взгляд на «Тихий Дон» вырабатывается в беспрерывных спорах, приобретших после выхода первых же двух книг его международный резонанс и размах. К этому взгляду литературных критиков и ученых с редкостным упорством и настойчивостью подталкивают объединенными усилиями читатели всех стран. В широко используемой специалистами книге Константина Приймы «Тихий Дон» сражается», среди тысячи интересных фактов, есть один, не дающий мне покоя в особенности. В июне 1934 года известный американский издатель Альфред А. Кнопф выпустил в свет в одном томе первую и вторую книги «Тихого Дона». На суперобложке крупным шрифтом были набраны слова о «Тихом Доне»: «Его можно сравнить только с «Войной и миром» Толстого», и – чуть ниже: «Максим Горький». Много сил отдал я тому, чтобы узнать, где и когда произнес или написал М. Горький эту фразу. Пока что бесспорного источника отыскать не удалось. Но, зная все, что когда-либо М. Горький говорил или писал о М. Шолохове, не сомневаюсь в точности смысла, вложенного в приведенные слова. Неспроста они были подхвачены многими объективными литературными критиками, откликнувшимися на появление великого романа эпохи. И неспроста отвергались большинством идеологических противников социализма и социалистической литературы. В тех же Соединенных Штатах Америки делалось все, чтобы дезавуировать масштабы и критерии, от имени М. Горького предложенные для определения «Тихого Дона». Назвав свою статью о романе «Гигантская фреска жизни в советском царстве», поэтесса Бабета Дейч поспешила, кроме спрятанного в самом заголовке ограничения («фреска»), внести и еще несколько других. Одно из них формулировалось так: «Широкому полотну Шолохова о донских казаках не хватает гуманизма Л. Толстого». Критик Марк В. Доррен вообще решил пресечь споры на столь высоком уровне, озаглавив свою статью: «Ни Гоголь, ни Толстой». Собственно говоря, дальше этих, продиктованных далекими от литературы и эстетики соображениями, «концепций» не пошли в истолковании «Тихого Дона» ни М. Слоним, ни Э. Мучник, ни другие американские «советологи».
Между тем масштабы и критерии, предложенные от имени М. Горького для определения места и значения «Тихого Дона» в литературе, явились, так сказать, итогом коллективной мудрости. Ощутив по первому же тому «Тихого Дона» талантливость М. Шолохова, лидер советской литературы так же, как большинство советских критиков, не сразу догадался о подлинной силе и мощи дарования нового романиста. Лишь после прочтения третьей книги «Тихого Дона» (1931 год) он сказал: «Настоящая литература», но и на этот раз все еще не оценил книгу в полную силу, отнеся ее к «областной литературе», сделав несколько спорных замечаний о ней в письме А. Фадееву. Полагаю, что М. Горького связывали тут его сложные взаимоотношения с крестьянством, играющим исключительную роль в творчестве М. Шолохова. Вместе с тем, повторяю, он назвал третий том здесь «произведением высокого достоинства», а о писателе сказал: «Шолохов – очень даровит, из него может выработаться отличнейший литератор, с этим надобно считаться». Заново перечитав три книги «Тихого Дона» в 1933 году и прослушав «Поднятую целину» в чтении автора, М. Горький сделал еще один шаг в постижении М. Шолохова, сказав ему: «Правда!.. Правда прекрасная и жестокая: вот в чем сила и красота и «Тихого Дона», и новой вашей книги». А незадолго до смерти, настойчиво осуждая торопливость, небрежность, проявляемые в работе некоторыми писателями, М. Горький сказал посетившим его руководителям ЦК ВЛКСМ: «Но не все у нас плохо. Вот «Тихий Дон» – это уже настоящая вещь».
Останавливаюсь на отношении М. Горького к М. Шолохову так подробно потому, что наши ученые ныне стыдливо замалчивают один из существенных просчетов советской критики и литературоведения: если великий М. Горький не боялся уточнять свой взгляд на молодого, хорошо росшего писателя, то литературные критики и литературоведы (за исключением А. Луначарского) не спешили с этим. Не буду вспоминать споры о том, куда течет тихий Дон. Приведу мало кому известный пример. В 1932 году М. Горькому пришлось протестовать против недооценки «Поднятой целины» критиками Г. Васильковским и Г. Лебедевым, против их необоснованных упреков автору. При чтении статей, опубликованных в сборнике «Советская литература на новом этане», он решительно отверг утверждение Г. Васильковского, будто М. Шолохов в «Поднятой целине» «создал неверную, искусственную ситуацию с письмом товарища Сталина, чтобы проскочить мимо волнений, которые имели место в начале коллективизации». В статье Г. Лебедева возражение М. Горького вызвал двусмысленный комментарий критика к словам Давыдова: «Для вас же делаем. А вы меня же убиваете». Критик писал: «Это именно так, и в этом величайшая, если хотите, трагедия события. Умный читатель поймет ее, если захочет понять, но не почувствует». Подчеркнув последнюю фразу волнистой чертой, что у М. Горького означало решительное несогласие, неприятие, он написал на полях книги: «Почему? Как это известно автору?» А ниже подчеркнул прямой чертой слова о том, что «Поднятая целина» «по праву получила высокую оценку со стороны читателей и нашей печати…»[51].
