Марк Рафалов - Футбол оптом и в розницу
О первых годах работы в конструкторском бюро ВНИИПТмаша я по сей день вспоминаю с самыми теплыми чувствами. Меня вместе с группой молодых выпускников вузов направили во вновь формировавшийся отдел, которому предстояла очень интересная и необычная работа. На ЗИЛе тогда разворачивалась грандиозная механизация и автоматизация не только основного производства, но и очень трудоемких подъемно-транспортных процессов, которые по давно сложившимся печальным традициям относились к категории вспомогательных работ. И финансировались они, как водилось, по остаточному принципу. Это крайне отрицательно влияло и на качество, и на себестоимость всей продукции завода, сдерживая ее рост.
В те годы (а происходило это в конце 50-х годов) в Европе входили в моду так называемые подвесные толкающие конвейеры с автоматическим адресованием грузов. Сеть таких машин была призвана опутать едва ли не все заводские Цеха и без вмешательства людей осуществлять перемещение грузов по всей технологической цепи завода-гиганта: от заготовочных цехов до главных сборочных конвейеров, с которых то и дело скатывались новенькие, сверкающие свежим Лаком грузовички. Стоит ли говорить, с какими приподнятыми чувствами мои молодые амбициозные сослуживцы Феликс Иоффе, Сергей Ягужинский, Тоня Парис, Виктор Липовецкий, Виктор Семенов, Август Комашенко и я просиживали за кульманами, изобретая пока еще невиданную в стране технику.
Интерес к нашему творчеству подогревался еще и тем, что почти каждый чертеж быстро проверялся сектором нормоконтроля и переправлялся на опытно-экспериментальный завод, подчиненный нашему НИИ. Там в срочном порядке по нашим чертежам изготовлялись узды и детали будущих конвейерных линий. С опытного завода новая техника перевозилась на наш Карачаровский полигон, где осуществлялись ее испытания и доводка.
Вскоре мы получили радостную возможность самолично наблюдать за работой наших «железок» непосредственно в цехах ЗИЛа. Трудились они на славу. Нам вручили авторские свидетельства за изобретения, медали ВДНХ, неплохие премии. Словом, было интересно и увлекательно.
Тем временем я ни в малой степени не желал расставаться со своими привязанностями к футболу и журналистике. Тем более что в конце 50-х меня стали все чаще привлекать к судейству матчей чемпионата и Кубка страны по футболу. Естественно, это вынуждало отвлекаться от основной работы. Подобная многогранность моих «талантов» начальство особо не радовала.
Как-то весной я зашел в кабинет главного конструктора и протянул ему заявление с просьбой предоставить мне отпуск за свой счет для поездки на предсезонные сборы судей.
Начальник с плохо скрываемой тоской прочел мое прошение и, криво улыбнувшись, спросил: «Простите, а вы хоккей тоже судите?» Услышав отрицательный ответ и осознав, что хотя бы зимой я не буду постоянно отлучаться от кульмана, мой босс бодро начертал: «Кадры, прошу оформить!».
Между тем противоборство между моей инженерией и футболом проявляло себя все чаще и чаще. Особенно остро страсти стали накаляться, когда кресло директора ВНИИПТмаша занял мой бывший коллега по конструкторскому бюро Август Хрисанфович Комашенко. И это несмотря на то, что, работая бок о бок, мы с Августом сохраняли самые доброжелательные и уважительные отношения.
Не зря же народная мудрость гласит, что власть портит людей. Оказавшись в директорском кресле, наш новоявленный шеф, стал трансформироваться день ото дня. У него даже походка заметно изменилась.
Наблюдая за нравственными деформациями, все больше одолевавшими нашего директора, я вспомнил, как мне показалось, вполне к месту слова И. Гёте:
Ты значишь то, что ты на самом деле,
Надень парик с миллионами кудрей,
Стань на ходули, но в душе своей
Ты будешь все таким, каков ты в самом деле.
Время, однако, шло, и, несмотря на наши многочисленные нестыковки, Комашенко предложил мне занять довольно солидный пост начальника вновь создаваемого в институте технического отдела. Я по сей день благодарен судьбе, давшей мне возможность в течение многих лет руководить этим штабным отделом, когда в нем трудились добрые, отзывчивые, трудолюбивые люди: Валя Рязанова, Наташа Журавлева, Миша Гинзбург, Лида Комарова... Все они отличались друг от друга и возрастом, и образованием, и культурой. Тем не менее мы работали достаточно дружно, без особых конфликтов и происшествий. По крайней мере мне с ними было комфортно.
Между тем мои судейская и журналистская карьеры приближались к апогею: я регулярно судил матчи высшей лиги, в том числе и на столичных стадионах «Лужники» и «Динамо». Моя физиономия частенько мелькала на телеэкранах, а многие спортивные издания приглашали давать отчеты о проходящих матчах. Еженедельник «Футбол» предоставил мне почетное право стать «хозяином» 15-й полосы, регулярно публиковавшей описания различных судейских коллизий под рубрикой «Уголок арбитра».
Рост моей популярности приводил директора в ярость. Про мои участившиеся спортивные вояжи за рубеж он спокойно слышать не мог.
Наши разногласия с Комашенко особенно усугубились после выхода в свет постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР, в котором имелась строка, предусматривающая строительство инженерно-лабораторного корпуса ВНИИПТмаша на площади Крестьянской заставы в Москве. Сотрудники института, корпуса которого располагались в пяти удаленных друг от друга достаточно обветшавших помещениях, были на седьмом небе от счастья! Но совсем иные настроения переполняли чрезмерно осторожную душу директора. Будучи человеком неглупым, Август Хрисанфович понимал, что стройка — дело весьма хлопотное. Она требовала незаурядных способностей что-то пробивать, уметь не только ладить, но и сражаться с начальством, уговаривать твердолобых чиновников Госплана, Госстроя и тому подобных учреждений. А именно к такого рода деятельности Комашенко был абсолютно не предрасположен. Поэтому он делал все возможное, чтобы строительство не начиналось. Тем не менее злободневная тема о срываемой стройке не сходила с повесток дня всех совещаний и заседаний парткомов, коллегий, комитета народного контроля.
Наконец лопнуло терпение и у меня. Используя свой настырный характер и права, данные мне уставом партии, я написал два заявления на имя члена Политбюро ЦК КПСС Андрея Павловича Кириленко. Ответ последовал почти незамедлительно. Строка о начале строительства ВНИИПТмаша вновь заняла привычное ей место.
Здесь я обязан отметить, что письма Кириленко действительно писал я, но подписывали их наряду со мной еще 10—12 неравнодушных сотрудников, искренне болевших за общее дело. Разглядывая с яростью списки «подписантов», директор приходил в неописуемый гнев. Каждого грешника незамедлительно вызывали на ковер и пытались заставить отказаться от своей подписи. Некоторые «верные ленинцы», потупя долу очи, смиренно каялись и покорно перемещались в ряды штрейкбрехеров.
