Андрей Танасейчук - О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера
Единственным неоригинальным и регулярным «вкладом» в еженедельник Портера была юмористическая колонка Билли Ная[121]. Газетный синдикат Макклюра (он имел соответствующий договор с автором) поставлял ее всем имеющим на то желание изданиям за умеренную плату. В те годы Билли Най был самым популярным американским юмористом и его колонку регулярно воспроизводили на своих страницах сотни (если не тысячи) столичных и провинциальных американских, канадских и даже британских юмористических (и вполне серьезных!) газет и журналов. Время от времени «Перекати-поле» также перепечатывала материалы из детройтской «Труф» и нью-йоркской «Лайф», но авторство всех остальных публикаций неизменно принадлежало Портеру. Если принять во внимание, что почти до конца декабря 1894-го он писал их после основной работы — в банке, то можно представить, как много он трудился. Его газета выходила еженедельно на восьми полосах, и всё — тексты, рисунки, макет — всё это делалось одним человеком! Правда, вскоре после отъезда Крейна в Чикаго у него появился помощник по имени Дикси Дэниелс[122], но он был печатником и занимался только типографией (Портер платил ему зарплату).
Мы упомянули о декабре 1894 года. 18-го числа этого месяца Портер оставил службу в банке[123]. Хорошо известно, как сильно он ненавидел эту работу, но уходить с нее тем не менее не собирался, поскольку, хотя газета и отнимала уйму времени, сил и энергии, обеспечить семью на то, что она приносила, не мог. Но уход состоялся, и случилось это помимо его воли. Увольнение (а это было именно увольнением) напрямую связывалось с упоминавшейся уже ревизией, когда Уильяму пришлось погасить часть недостачи. В июле он отделался, по сути, легким испугом: по результатам проверки окружной прокурор возбудил дело о растрате, но, поскольку деньги были возмещены, руководство банка не выдвинуло обвинений. Более того, управляющий лично обратился к прокурору с заверениями, что злого умысла со стороны кассира не было — неаккуратность, и не более того. Но проверявший банк ревизор не был удовлетворен таким результатом и написал жалобу в Вашингтон[124]. Оттуда последовал грозный окрик, и была назначена повторная, еще более дотошная и строгая ревизия. Она состоялась в декабре и вскрыла еще целый ряд упущений и нарушений, а также еще одну недостачу, теперь в три тысячи долларов. Однако и теперь растрату погасили (причем Портеру пришлось возмещать половину суммы, 1500 долларов — эти деньги, как и в прошлый раз, внес тесть), а управляющий вновь заступился за кассира, но прокурор (видимо, оберегая себя) теперь потребовал немедленного увольнения халатного сотрудника, что и пришлось сделать, несмотря на просьбы обычных заступников — Андерсона и Мэддокса.
Наверняка после увольнения наш герой испытывал смешанные чувства. С одной стороны, неуверенность. Как-никак нелюбимая, но постоянная работа давала определенность. Но с другой — освобождение от нее сулило надежды на успех в том, что ему, безусловно, нравилось и получалось. Теперь Портер мог сосредоточиться на газете, и, видимо, с удвоенной энергией взялся за дело: во всяком случае, с нового года объем «Роллинг стоун» увеличился, он вырос наполовину — до двенадцати полос. Пришло, скорее всего, и облегчение. Во всяком случае, это читается в письме, которое Уильям Портер написал своему компаньону сразу после увольнения из банка. «Я покончил с банком день или два тому назад. Было ясно, что подобное изменение в моей жизни грядет, так что, наконец, это произошло, и я могу сосредоточиться на работе в газете». Понять его можно: опасное это дело — работать в таком банке. Ему казалось, что уж теперь-то всё плохое позади. Портер ошибался, он не знал, что дело — его дело — не закончено. Оно только началось, и самое ужасное впереди.
А дела с газетой уже и тогда, на исходе 1894 года, шли, видно, не слишком успешно. В том же письме к Джимсу (так он звал своего компаньона Джеймса Крейна) спрашивал: «Ты еще в Чикаго, и каковы перспективы? Хочу сказать тебе, что мне нужно. Хочу покончить с газетой здесь и начать всё где-нибудь в другом месте. Не мог бы ты что-нибудь там сделать для нас в этом направлении? Если сможешь, я тотчас приеду, сразу, как только черкнешь ответ. Я беспокоюсь вот о чем. Здесь не то место, где можно продвинуться. Ты же сам знаешь об этом, не так ли? Слушай, ты не мог бы мне подыскать где-нибудь там работу? Или, если думаешь, что наша газета могла бы иметь там успех и у нас была бы какая-то поддержка, может быть, нам стоило начать всё заново там?»[125]
Видимо, ответ Джимса не был удовлетворителен (даже если бы и был, едва ли затею поддержала Атоль), и эти планы продолжения не имели. Но «детище», хотя, судя по всему, и приносило какой-то доход, явно не сулило безбедного существования его владельцу. Бизнес нужно было развивать, искать аудиторию в других городах. Так появилась идея привлечь к сотрудничеству Генри Тейлора-Райдера, именитого журналиста из Сан-Антонио, с тем, чтобы распространять «Перекати-поле» и в этом городе. Это должно было повысить тираж и увеличить прибыль. Газета, которую распространяли в Сан-Антонио, была идентична остинскому изданию, за исключением вкладки из четырех полос, которую сочинял Тейлор-Райдер. Она была призвана освещать местные события.
Первый биограф писателя А. Смит считал это решение роковым[126]. По его мнению, именно оно привело к крушению предприятия. Это были новые и серьезные расходы, да и фигура Тейлора-Райдера была весьма неоднозначна. Он был журналистом «старой школы», для которого настоящая журналистика обязательно связана со скандалом и распрями с другими газетами. За очень короткое время он умудрился перессорить еженедельник с большинством местных изданий, а это ни к чему хорошему привести не могло.
Но всё-таки главной ошибкой Портера было не создание отделения редакции в Сан-Антонио. В конце концов, и в Сан-Антонио он отправился не от хорошей жизни. Ошибок было по меньшей мере две. Первая. Газета Портера была принципиально аполитична. Казалось бы, ну что в том плохого? Значит, и врагов нет. К сожалению, не значит. Означало это лишь то, что у него не было союзников. Он высмеивал губернатора Хогга и его методы управления, а следовательно — всех демократов, его однопартийцев. Он смеялся и над республиканцами. Иронизировал над богатыми и бедными, бизнесменами и фермерами, арендаторами и ковбоями. А поскольку делал он это неплохо, то и обиженных становилось всё больше. Но самой серьезной ошибкой, не совершить которую он, видимо, не мог, стало то, что постоянной и излюбленной мишенью его юмора с самого начала стала немецкая диаспора. Немецкая община в Остине была влиятельной и значительной. Это были основательные, степенные люди, которые не только сохранили присущую немцам практичность и деловую хватку, но и совершенно не желали ассимилироваться — расставаться со своей культурой, обычаями, ритуалами, языком. У немцев в Остине были свои клубы, пивные, рестораны, они отмечали немецкие праздники (в том числе, например, день рождения императора); на их родном языке издавались газеты; в районе, где жили немцы, даже улицы носили немецкие названия, а рекламные щиты и вывески были написаны готической вязью. А как они говорили по-английски — это было по-настоящему уморительно и так и просилось на страницы газеты! Надо сказать, что сам Портер относился к немцам без неприязни. С удовольствием ходил в немецкие рестораны, любил немецкое пиво, кухню. Но так заманчиво (и в общем-то довольно легко) было высмеивать нелепые для американца традиции и привычки бюргеров, их речь, самодовольство, туповатость и забавную солидность. Что он и делал с завидной регулярностью — публикуя комические сценки, карикатуры, пародии в своей газете. Всё бы ничего, да вот загвоздка: местные немцы были людьми имущими, самые доходные и эффективные предприятия в округе принадлежали им. Они были и главными рекламодателями. И постепенно доходы от рекламы таяли, сокращалось число подписчиков, и всё больше экземпляров мальчишки-разносчики возвращали обратно.
