Дарья Леонова - Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой
Теперь мне остается рассказать историю возникновения моих курсов пения. Еще ранее, чем была поставлена опера «Борис Годунов», я познакомилась с композитором Мусоргским, который бывал у меня. Заметя в нем многие странности и, вместе с тем чрезвычайно симпатичные черты во всех отношениях, и как художника и как человека, мне всегда хотелось поближе сойтись с ним.
По возвращении моем из путешествия, мне удалось, встречаясь с Мусоргским у наших общих хороших знакомых, у которых он даже жил, мало-помалу сблизиться с ним. Он стал приручаться, и сознался, что, веря разным слухам, боялся меня, а теперь убедился, что слухи эти были совершенно лживые. Мусоргский был такой человек, какого, я думаю, другого не найдешь на свете. Он так любил людей, что не мог себе представить и допустить в ком-нибудь что-нибудь дурное. Он судил обо всех по себе.
Кто знал хорошо Мусоргского, тот не мог не видеть, что это был выходящий из ряда человек, не признававший интриг, не допускавший, чтобы человек образованный, развитой, мог иметь желание нанести другому вред или сделать какую-нибудь гадость. Одним словом, это была личность идеальная. Когда он писал «Хованщину», то часто бывал у меня; напишет номер и тотчас же является ко мне в Ораниенбаум и указывает какого исполнения желает. Я пою — он восторгается. Таким образом он писал «Хованщину».
Скоро он убедился, что я вовсе не такая дурная женщина, какой рисовали меня мои враги, и когда я пожелала сделать артистическую поездку по России, он охотно присоединился ко мне и мы путешествовали вместе. Между прочим, в Малороссии он заимствовал много малороссийских мотивов. Последнее лето перед смертью он жил у меня на даче, где кончал «Хованщину» и «Сорочинскую ярмарку». Тут мы сговорились открыть сообща курсы. Он возлагал большие надежды на это дело, рассчитывая на возможность существовать, так как средства его были очень и очень ограниченные.
Но в первый год к нам явилось также очень ограниченное число учеников. Это огорчило его; но мы оба предались самым ревностным образом нашему делу, надеясь, что дружными трудами привлечем к себе учеников. На курсах наших вводились совсем новые приемы: так, например, если было два, три, четыре голоса, то Мусоргский писал для них дуэт, терцет, квартет, для того, чтобы ученики сольфеджировали. Это очень помогало в нашем преподавании. Видя, как успешно я ставлю голоса, он поражался этим.
Все говорило, кажется, в пользу нашего дела, но сезон еще не кончился, как Мусоргского постигла смерть. Очень вероятно, что на него влияло все — и нравственное возбуждение и материальные лишения. Он бедствовал ужасно. Так, например, однажды он пришел ко мне в самом нервном, раздражительном состоянии и говорит, что ему некуда деться, остается идти на улицу, что у него нет никаких ресурсов, нет никакого выхода из этого положения. Что было мне делать? Я стала утешать его, говоря, что хотя у меня нет многого, но я поделюсь с ним тем, что имею. Это несколько успокоило его. В тот же день вечером, мне нужно было ехать с ним вместе к генералу Соханскому, дочь которого училась у нас и должна была у себя дома петь в первый раз при большом обществе. Она пела очень хорошо, что вероятно подействовало на Мусоргского. Я видела, как он нервно аккомпанировал ей. Действительно, все нашли, что для столь короткого времени ее учения, она пела очень хорошо. Все остались довольны, мать и отец ее очень благодарили нас. После пения начались танцы, а мне предложили играть в карты. Вдруг подбегает ко мне сын Соханского и спрашивает, случаются ли припадки с Мусоргским. Я отвечала, что сколько знакома с ним, ни разу этого не слыхала. Оказалось, что с ним сделался удар. Доктор, который был тут же, помог ему и когда нужно было уезжать Мусоргский совершенно уже оправился и был на ногах. Мы поехали вместе. Подъехав к моей квартире, он стал убедительно просить позволить ему остаться у меня, ссылаясь на какое-то нервное, боязливое состояние. Я с удовольствием согласилась на это, зная, что если бы с ним опять что-нибудь случилось, на его одинокой квартире, то он мог остаться без всякой помощи. Я отвела ему кабинетик и заставила прислугу караулить его всю ночь, приказав, в случае если бы ему сделалось дурно, тотчас разбудить меня. Всю ночь он спал, сидя. Утром, когда я вышла в столовую к чаю, он вышел также очень веселый. Я спросила его о здоровье. Он благодарил и отвечал, что чувствует себя хорошо. С этими словами, он оборачивается в правую сторону и вдруг падает во весь рост. Опасения мои были не напрасны — если бы он был один, то непременно задохся бы; но тут его повернули, тотчас же подали помощь и послали за доктором. До вечера были еще два таких же припадка. К вечеру я созвала всех его друзей, принимавших в нем участие, во главе их Владимира Васильевича Стасова, Тертия Ивановича Филиппова, и других, которые его любили. С общего совета решено было: в виду предполагавшегося сложного лечения и необходимости постоянного ухода, предложить ему поместиться в больницу, объяснив, как это важно и полезно для него. Ему обещали устроить в больнице отдельную прекрасную комнату. Он долго не соглашался, желая непременно остаться у меня. Наконец, его убедили. На следующий день его отвезли в карете в больницу. Сперва он начал поправляться, но потом ему сделалось хуже и хуже и он скончался.
После смерти Мусоргского, мои курсы продолжались. Нашим преподаванием мы достигли того, что на другой сезон явилось несравненно более учеников и учениц; и я переменила квартиру, в которой устроила сцену. Дело у меня пошло удачно и о моих курсах начали говорить. Я надеялась вполне на успех их в Петербурге; но многие уверяли меня, что в Москве еще большая потребность в таких курсах, и я после некоторого колебания переехала в Москву. Действительно, в Москве я нашла более женских голосов свежих и неиспорченных, тогда как в Петербурге ко мне являлись преимущественно ученицы большею частью с испорченными голосами, выправление которых гораздо труднее обработки свежих голосов.
Д. Леонова.
Примечания
1
Как память, так и физическое развитие (по словам матушки) шли у меня необыкновенно быстро. Шести месяцев я уже могла стоять на ногах, а семи месяцев ходить.
2
Так назывался он прежде. Теперь заштатный зеленецкий Троицкий монастырь. Находится он в Шлиссельбургском уезде.
3
Может быть, г.Стелловский поступил так потому, что боялся перепечатки этой оперы.
4
Конечно, кто был в Екатеринбурге, тот знает, что эти дома отличаются своим гостеприимством.
