Георгий Литвин - Выход из мёртвого пространства
Кто-то увидит в такой книге потрясение основ, чуть ли не государственную опасность. Пусть видит, пусть спорит, у каждого свой взгляд. Я же вижу опасность (и серьезную) в детских книжечках о войне, где красный всегда на коне и лихо рубит белого, ибо белый в этой ситуации - вообще не человек, не личность, пусть хоть и отрицательная, с десятью знаками минус, а нечто вроде манекена, лозы, которую рубят конники. Отождествить лозу, манекен с противником, да, противником, но живым человеком, - страшно. Страшно за себя. Когда культивируется собственная непогрешимость, а любой инакомыслящий вообще лишается каких-либо человеческих качеств, это не есть воспитание патриотизма. Любить свою Родину - не значит ненавидеть все остальные страны. Возможно, я говорю банальности, но как часто мы, провозглашая одно, делаем совсем другое. Потому и пишу я эти солдатские мемуары. Пишу откровенно, не страшась редакторского карандаша. Элементарная мысль: неужели этого карандаша надо бояться больше, чем фашистских пулеметов? Ну бред какой-то! Поэтому - пишу... Опять я не очень внятно все объяснил? Но - уж как получилось...
Крым. С того света, бывает, возвращаются
В середине зимы установилось некоторое затишье. Полк перебазировался на площадку у станицы Джигинской, ближе к Керченскому проливу. Тогда командир полка и вручал нам награды. Орден Славы III степени получили летчик Константин Атлеснов, воздушный стрелок Николай Петров и я. Это был мой первый орден за сбитые "мессершмитты".
Под походный клуб приспособили какой-то сарай, не то телятник, не то свинарник. Вместо стульев натащили лавок, ящиков. А все равно было торжественно, празднично. Все хлопали, поздравляли. И я тоже радовался от души.
В то время никого не надо было призывать: "фронтовики наденьте ордена!". Их носили с достоинством, многие даже в полет отправлялись с орденами на груди. А как же: они заработаны честно. И то, что деньги за них платили, пусть и очень скромные, было совершенно правильно. Когда в сорок седьмом этот порядок отменили, многие восприняли это как откровенно наплевательское отношение к себе: мол, когда воевали, нужны были, а теперь что же, на свалку отправляться? Но разве Сталина могло тогда интересовать хоть чье-то мнение?
После вручения ордена предложили мне написать статью для армейской газеты. Первые мои "литературные" труды имели такие заглавия - "Осмотрительность в воздухе" и "Устранение задержек в пулемете", и были они напечатаны под рубрикой "Из опыта воздушного стрелка".
10 января 1944 года Отдельная Приморская армия перешла в наступление на правом фланге вдоль побережья Азовского моря, чтобы и действиями на суше, и высадкой десанта с моря прорвать оборону противника, занять господствующие высоты. Обстановка на плацдарме часто и быстро менялась, и летчики должны были быть особенно внимательны.
Тамерлан Ишмухамедов, с которым я летал, водил группу на мыс Тархан. На северном склоне высоты десантники пустили серию ракет, указывая нам цели. Мы сделали несколько заходов и, израсходовав весь боезапас, вернулись домой.
Входим на КП для доклада, а командир полка встречает нас мрачнее тучи:
- Тамерлан! Сообщили, что твоя группа нанесла удар по своим!
И тут закрутилось! Из штаба армии выехала разбираться целая комиссия. Ишмухамедова от полетов отстранили. Да, невеселая получалась ситуация. Но мы же ясно видели серию ракет, выпущенную в направлении противника, сделали все как надо!
Оказалось, что наземные и авиационные начальники сами запутались. Они не получили сведений, что немцы выбили десантников с вершины и те закрепились на северном силоне. Увидев приближающиеся штурмовики, они дали серию ракет, и мы нанесли удар точно туда, куда нужно было.
После этого десантники снова овладели высотой. Отсюда и штабная путаница.
Ожесточенные бои продолжались. Немцы бросили на плацдарм авиацию и танки. Мы отражали их атаки. Погибли от огня зениток младший лейтенант Заливадный и воздушный стрелок Павлик. Потери удручающе действовали на нас, тем более что многие из погибших сделали всего по нескольку вылетов.
Был у нас воздушный стрелок Иван Гудзь, 1915 года рождения. Основательный такой мужчина, любящий во всем порядок. "Иван, дай ножик!" - попросит его кто-нибудь, а он, поглаживая финку с наборной рукояткой, солидно отвечает: "А свой куда дел? Потерял? Значит, и мой потеряешь. Ненадежный человек. Не дам".
Когда нас 14 января разбудили и мы еще одевались, Гудзь задумчиво сказал:
- Видел я во сне свою смерть, ребята. Убьют меня сегодня. Вы уж не обижайтесь на меня. И не жмот я вовсе, просто порядок люблю. Тебе, Петя, мой нож нравился? Возьми на память. Только родным сообщите, ладно?
- Полно чепуху говорить! - наперебой стали разубеждать мы его, но он только с сомнением качал головой.
В первом же боевом вылете в тот день самолет ведущего группы лейтенанта Тертычного, с которым воздушным стрелком летал Гудзь, врезался в зенитную батарею немцев. Это был их двадцать пятый вылет. 21 января такая же участь постигла экипаж младшего лейтенанта Толчанова и стрелка Крыленко. Обоим было по двадцать лет.
Шла таманская зима. С затяжными мелкими дождями, с непролазной грязью. Бывало, что и самолеты застревали в ней. Тогда техники и мотористы раскачивали их и под дружное "Раз-два, взяли!" буквально на плечах вытаскивали на старт.
Утром штурман полка Коновалов повел группу в район Катерлеза. Зенитки противника ведут ураганный огонь, такой, что самолет командира эскадрильи Бахтинова оказывается отрезанным от группы. Тогда его заместитель Гончаров, не раздумывая, направляет свой самолет на длинноствольные орудия, огнем из пушек и пулеметов "давит" их, но при выходе из атаки попадает под другие зенитки. Самолет медленно валится на крыло, входит в штопор и падает. Гончаров спас командира ценой своей жизни. Вместе с ним погиб и воздушный стрелок Курдаев.
В вещах Ивана Павловича Гончарова мы нашли конверт с надписью: "Вскрыть в случае моей гибели". И хотя в конверте оказалось письмо, адресованное жене, мы прочитали его. И сейчас считаю, что мы, однополчане, имели на это право. Вскоре это письмо было напечатано в армейской газете "Крылья Советов". Вот его текст:
"Дорогая Тасенька! Я отдал жизнь за Родину, за счастье Вили и твое, за будущее моего народа, и умер с именем Родины на устах.
Не грусти, моя родная, обо мне. Гордись своим мужем и скажи нашему сыну, пусть будет предан Родине, как его отец, пусть любит свой народ!..
Не ждал я смерти, но при встрече с нею мне не было страшно, ибо я знаю, что ты достойно воспитаешь сына...
Целую тебя и обнимаю крепко-крепко. Поцелуй же за меня сыночка и успокой его. Пусть знает Вили, что его отец был гвардеец, летчик-штурмовик, и погиб за него, за его счастье, за его будущее..."
