Владимир Львов - Альберт Эйнштейн
Что новая механика в том варианте, который был создан Эйнштейном в 1905 году, вряд ли могла надеяться здесь на лучший успех, явствовало из того, что эта механика охватывает лишь равномерные и прямолинейные перемещения тел. Не могло быть и речи, следовательно, о том, чтобы объяснить в этих рамках основной и решающий факт — независимость величины ускорения силы тяжести от массы тел. Приступив в конце 1907 года к проблеме тяготения, Эйнштейн сформулировал этот исходный пункт в 4-м томе «Ежегодника радиоактивности».
Можно было все же попытаться перебросить первый мост от новой механики к проблеме тяготения, используя открытый теорией относительности факт пропорциональности энергии и массы света. Если световые лучи обладают массой, то они, как и любое материальное тело, должны отклоняться под действием тяготения от прямолинейной траектории.
Эта мысль была не новой. Ее высказывали еще в те времена, когда была в ходу ньютонова теория о свете, как о потоке частиц. Принцип относительности и световые кванты придали старой идее новый смысл, и в майском номере «Анналов физики» за 1911 год Эйнштейн остановился на этом вопросе.
Для случая прохождения света от далеких звезд через зону тяготения Солнца получалось искривление, равное 0,87 дуговой секунды, — величина хотя и малая[30], но все же доступная опытной проверке. Можно было думать, в частности, об использовании для этой цели моментов полных затмений Солнца, когда на потемневшем небе выступают звезды, и в том числе околосолнечные. Надо было произвести фотографирование окрестностей Солнца во время затмения и сравнить следы оказавшихся в этой зоне звезд с положением следов тех же звезд при отсутствии Солнца.
Именно эту идею, расхаживая с мелком в руках около доски и иллюстрируя свои слова с помощью простого чертежа, изложил Эйнштейн в переполненном до отказа актовом зале Венского университета, где в сентябре 1913 года происходили пленарные заседания съезда. Но тут же, еще больше удивив слушателей, он поделился с ними своими сомнениями по поводу правильности выведенной им цифры 0,87. Дело в том, что расчет кривизны траектории световых лучей он производил, исходя как из закона тяготения Ньютона, так и из аппарата теории относительности. Но имел ли он право совмещать в одном логическом круге эти две взаимно несовместимые области? Ведь самый факт искривленного, стало быть, неравномерного перемещения светового луча в зоне тяготения Солнца находится в противоречии с принципом постоянства скорости света — принципом, лежащим в основе новой механики. Для того чтобы включить в себя явления тяготения, эта механика — не успевшая еще просушить чернила, которыми она была написана! — должна подлежать некоей новой перестройке… Эйнштейн добавил, что математически и теоретико-физически он все еще блуждает тут в потемках. Многое уже прояснилось, впрочем, и впереди блеснул луч надежды. Но так или иначе он не может сейчас ответить ни на «проклятый» вопрос, что такое тяготение, ни поручиться за цифру 0,87. Впрочем, по имеющимся у него сведениям, берлинские астрономы готовятся к выезду для проверки этой цифры в район затмения, которое произойдет 21 августа 1914 года. Где будет наблюдаться это затмение? В России, в Крыму. Русские коллеги обещали полное содействие, и он шлет им свой сердечный привет…
Сходя с кафедры и следя за растерянным и огорченным выражением лиц слушателей, он почувствовал вдруг, что не может, не имеет права оставить этих людей, верящих в могущество науки, отдавших свою жизнь науке, на том перепутье, куда он привел теоретическую физику. Он поднялся с этими людьми на высоту, с которой расстилался новый необозримый горизонт. Но край этого горизонта был затянут непроницаемой дымкой. Чтобы прорваться сквозь нее, надо было подниматься выше. Сразу же по возвращении из Праги в Швейцарию он возобновил контакт с Марселем Гроссманом. Он консультировался с ним, старым другом и знатоком многих специальных областей математики. Гроссман выполнял теперь обязанности декана на том факультете, где учились когда-то они оба и где профессорствовал с осени 13-го года Эйнштейн. Опубликованная ими в том же году совместная работа обещала стать отправной точкой для решения загадки…
Летом, перед началом учебного семестра, он провел несколько недель вместе с Мари Кюри в одном из прекрасных уголков Швейцарии — на леднике Энгадин.
С ними были дети — Ганс-Альберт, Ирен и маленькая Ева Кюри.
С рюкзаком за плечами, нащупывая дорогу остроконечной палкой, они карабкались по горным тропам. «Однажды, — вспоминала Мари Кюри, — когда мы поднимались на кручу и надо было внимательно следить за каждым шагом, Эйнштейн вдруг остановился и сказал: «Да, да, Мари, задача, которая сейчас стоит передо мной, это выяснить подлинный смысл закона падения тел в пустоте». Он потянулся было даже за листком бумаги и пером, торчавшими у него, как всегда, в боковом кармане. Мари сказала, что как бы им не пришлось проверять сейчас этот закон на своем собственном примере! «Альберт громко расхохотался, и мы продолжали наш путь». В другой раз разговор зашел о предстоящем переезде Альберта в Берлин. Что-то сулит этот переезд и как встретят нового сочлена тайные советники из академии? Что касается парижских академиков, сказала Мари, то эти господа отказались, как известно, принять в свои ряды Пьера Кюри. Против него были клерикалы, монархисты и все те, кто находил, что он придерживается слишком левых убеждений и недостаточно усердно делает поклоны. «Когда мне самой, — добавила Мари, — довелось однажды переступить порог этого храма науки, первое, что я услышала, это донесшийся издали возглас президента академии: «Впустить всех, кроме женщин!»
Эйнштейн сказал: «Прусские академики заранее спекулируют мною, как премированной курицей. Но я сам еще не знаю, буду ли я нести яйца!»
Первые месяцы жизни и работы в Берлине были заполнены, к сожалению, отвлекающими в сторону делами. Прусская Академия и университет помещались в самом центре города, на Унтер-ден-Линден, и Эйнштейн мог лицезреть из окон своего академического кабинета обращенную к нему спиной бронзовую статую короля Фридриха… Один из посетителей заметил шутливо, что в этой позе воинственного короля есть нечто символическое. «Возможно, старый Фридрих недоволен, что в основанную им академию избрали 35-летнего молодого человека!» — «Даю вам честное слово, — откликнулся Эйнштейн, — что я недоволен тоже. Если бы вы знали, как далеко ездить отсюда в Далем!»
В Далеме, на далекой западной окраине Берлина, у самой кромки цёллендорфских лесов, помещались институты «Общества кайзера Вильгельма». Добираться до Далема с Унтер-ден-Линден надо было не меньше часа. Впрочем, здание института физики, директором которого был назначен Эйнштейн, не поднялось еще выше фундамента. «Общество Вильгельма» было основано в 1911 году, и правительство (в доле с промышленными концернами), занятое военными заказами, скупо отпускало деньги на строительство. Все это не означало, что новый директор был предоставлен самому себе и своим размышлениям над теоретическими проблемами. То, что от него требовалось теперь, это — визиты! Академический обряд требовал посещения вновь избранным академиком всех пятидесяти его коллег, а также членов университетского сената и еще многих других лиц, прикосновенных к высоким учреждениям, действительным членом которых стал Эйнштейн. Визиты должны были совершаться по строго определенному ритуалу, и горе пришельцу, если бы он обратился, например, к жене профессора Шмидта со словами «фрау Шмидт». Надо было говорить: «фрау профессор Шмидт». Сказать иначе, значило бы нанести фрау несмываемое оскорбление! В ошибки такого рода Эйнштейн впадал беспрестанно, и еще хуже получалось, когда он пытался использовать визиты для бесед на интересовавшие его научные темы. Тайный советник профессор Штумпф занимался, например, физиологией восприятия человеком величин пространства и времени. Эта проблема глубоко интересовала Эйнштейна, и он с энтузиазмом поспешил атаковать физиолога. Обнаружилось, однако, что тайный советник далек от новых физических взглядов на пространство и время. Беседа затянулась, и прошло сорок минут, прежде чем Эйнштейн спохватился и, захватив трость и шляпу, бежал с поля сражения. Тайный советник Штумпф и многие другие жаловались потом Планку на странное поведение господина Эйнштейна, но на Планка это не произвело особого впечатления…
