Вадим Фролов - В двух шагах от войны
- С ногой что? - крикнул с "Азимута" Семеныч.
Я ощупал ногу. Вроде ничего не болит, так, саднит одну косточку.
- Снимай носок, - сказал Антон.
Я отрицательно повертел головой.
Тогда он сам сдернул носок и твердо, но осторожно стал ощупывать мою ногу, поворачивая ее туда и сюда.
- Чего молчишь? - буркнул он. - Ты ори. Болит?
- Не-а, - промямлил я. Нога действительно почти не болела, а если бы и здорово болела, я бы все равно не сказал.
- Ну как? - спросил Семеныч. Он уже тоже был в лодке.
- В порядке, кажись, - сказал Антон. - Надевай носок, замерзнешь.
- Спасибо, - тихо выдавил я.
- Вот наш... форсила недоделанный и получил, как это говорится, боевое крещение, - сказал Витька Морошкин. - И храбрость проявил, и сапог утопил.
- Ты, Морошка, помолчал бы! - взорвался Арся. - Поглядим, как ты по скалам ползать будешь... сопля голландская.
Морошкин скривил губы и сказал медленно:
- Ладно, Гиков, это я тебе тоже припомню.
- Припоминай валяй, - сказал Арся, - что-то много вас, припоминальщиков, нашлось.
- Что это вы как петухи какие? - сердито сказал Семеныч. - Кончай гомонить... Отдай концы! - крикнул он матросу на "Азимуте", потом сказал мотористу: - Сперва их завезешь, потом меня на берег забросишь, там у начальства совещание собирается.
Я рассеянно смотрел, как серебрится вода, стекая с поднимающихся весел. Настроение было, прямо скажем, неважное: я вспомнил, как опозорился тогда, когда чинил во льдах "Азимут", как перетрусил с собаками, и думал, что вот уже в третий раз "сел в лужу", а еще если меня отправят в Архангельск... Пожалуй, прав был отец: жидковат ты, парень...
В кубрике "Зубатки" остались только скамьи и стол, нары уже разобрали. Ели мы молча. После вчерашней работенки, после ночи на "Азимуте", да и после сегодняшних дел разговаривать и шутить не хотелось. Хотелось поесть как следует и отдохнуть часика два-три, благо время есть. Но когда кончили завтракать, Антон, постучав ложкой по столу, объявил:
- Вот что, братцы, надо потолковать.
- Спать охота!
- Давай в другой раз!
- Не в другой раз, а сейчас, - сердито сказал Антон.
- Дак что случилось-то? - спросил Саня Пустошный.
- Пока ничего особенного не случилось. А чтобы и дальше ничего не случилось, надо кой до чего договориться.
- Валяй, Антон, - сказал Арся, - только покороче.
- Нас здесь, - начал Антон, когда наступила кое-какая тишина, тридцать гавриков. Один - такой, другой - такой... Один без пуховика спать не может, другой и на камнях сладко выспится. Один - мешок с солью и на горбу не удержит, другой под мышку возьмет да еще и побежит. Я это вот к чему: надо нам жалеть друг друга, ну, то есть помогать друг дружке должны.
- А если кто сачковать будет? - спросил Шкерт.
- О сачках разговору нет. Сачок свое получит, - сказал Антон.
- Бить, что ли, будешь? - спросил Шкерт.
- Никак я не пойму: дурак ты, Петька, или только притворяешься? словно удивляясь, спросил Антон.
- А ты не оскорбляй, не имеешь права, понял? - повысил голос Шкерт.
- Не-е, - сказал Арся, - он не дурак, он - похуже.
- Хватит! - решительно отрубил Антон. - Хватит нам все время цапаться. Об этом я тоже хочу сказать. Нельзя нам ссориться. Нам вместе жить и работать вместе. И не знаю я, сколько мы тут вместе будем: может, месяц, а может... И еще скажу: здесь все... почти все комсомольцы. А мы, как шавки, друг на друга кидаемся - ни с того ни с сего...
- А почему это "мы"? - обиженно спросил Саня Пустошный. - Все, что ли, как шавки?
- Нет, не все, - спокойно сказал Антон. - А ты знаешь, как даже одна собачонка всю стаю стравить может?
- Слушай, Антон, что это ты: "шавки", "стая"? - тоже обиделся вдруг Толя из Находки. - Мы всё ж не собаки.
Антон смутился и сел.
- Да это я так... для сравнения, - неловко оправдался он.
Тут зашумели многие:
- С собаками нас сравнивает...
- Да вы что, ребята, - растерялся Антон, - ну, не умею я говорить. Это я так... ну, как это называется...
- Аллегория, - вякнул Витька Морошкин, - это он аллегорию подпустил для красоты.
Я молчал. Мог бы кое-что сказать, но побоялся, и Боря Малыгин рядом со мной вертелся на скамейке красный и сердитый - понимал, что, стоит ему только сказать что-нибудь, в него сразу эта компания вцепится: "заяц". А Колька Карбас вообще согнулся, чуть под стол не залез, чтоб не видно его было.
Антон решительно встал, но вид у него был такой, словно он не знал, о чем говорить дальше. Арся встал рядом.
- Дай-ка я скажу, Тошка, - заявил он.
- Давай, - сказал Антон и облегченно вздохнул, но на Арсю все же глянул с опаской: что-то он скажет?
Арся заговорил спокойно и, как всегда, немного насмешливо.
- Антон у нас и правда оратор не ахти какой, неважный, чего там говорить, оратор. - Он подождал, пока стихнут смешки, и продолжал уже без улыбки: - Ну и что? Мы Антона не знаем? Знаем! Я понял, что он хотел сказать. Нам дружить надо - вот что! И не подкалывать друг друга по пустякам разным. Вот ты, Морошка, сегодня над Димкой издевался, когда он сапог утопил. Насчет боевого крещения сказал и еще обозвал... А Димка боевое крещение на ленинградских крышах получил. Тебе и не снилось...
- А как ты меня обозвал, помнишь? - проворчал Витька.
- Помню, Витя, помню, - вроде бы виновато сказал Арся, - соплей голландской я тебя обозвал.
Морошкин позеленел.
- Вот видите, видите, - завопил он, - издевается!
- Не ори, Морошкин, - уже совсем серьезно сказал Арся, - видишь, тебе-то не очень приятно, а ты Соколову похуже ляпнул. Ему тяжело было, все видели, а ты взял и нарочно ляпнул. Так?
Он помолчал, потом посмотрел на Баланду и строго сказал:
- Теперь ты, Баландин Василий. - Он сказал это так, что Васька вскочил, даже руки по швам вытянул, и все засмеялись. Васька недоуменно огляделся и, злой как черт, сел.
- Чего тебе Баландин? - спросил он, растягивая слова.
- А вот чего, - сказал Арся, - помнишь, что ты ночью под брезентом Славке одесскому сказал?
- А што я такого сказал?
- А спросил ты его: зачем он к нам из своей Одессы приперся. Спросил?
Баланда засопел, но ничего не ответил.
- Да брось ты, Арся, - смущенно сказал Славка.
- Ты меня прости, Славка, но этому я скажу. И все пусть послушают. Ты знать, Вася, хотел? Вот и знай. У Славки отец под Одессой погиб - раз! Корабль, на котором мать и братишка из осажденного города плыли, Гитлер потопил - два! Сам он с августа прошлого года в партизанском отряде связным был - три!
- Кончай, Арся, - взмолился Славка.
- Нет! Дальше слушайте. А ты, Славка, не стыдись, тебе стыдиться нечего. Теперь четыре - ранили его в бою, и попал он в госпиталь в Вологду. А там услышал, что в Архангельске скоро набор в Школу Юнг будет, ну, подлечился и к нам направился - это пять! А ты, не узнав ни шиша, спрашиваешь, зачем он из своей Одессы, где пальмы растут, к нам приперся?! Нету там пальм! Камни обгорелые да железо покореженное там есть, а пальм нету!
