Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Выходя замуж за Бубу, Ира сделала резкий шаг и в своей карьере. На тот момент она проработала в театре около пятнадцати лет. Еще немного, и она могла выйти на пенсию, ведь балетные артисты служат на сцене не больше двадцати лет. Но мама не стала ничего ждать. И, к удивлению многих, вдруг ушла из театра. Причем сделала это на пике карьеры, хотя могла еще работать, создать что-то новое.
Уже став взрослой, я ее спросила, почему она так поступила. Мне было интересно. Мама ответила, что для нее перспектива сделать еще что-то на сцене была ничуть не важнее, чем возможность находиться рядом с Бубой.
Но и становиться простой домохозяйкой она не собиралась. Пребывая в полном творческом расцвете, Ирина сделала себе несколько изумительных танцевальных номеров. Не сама, конечно, ставила, ей помогал хореограф. И с этими номерами ее взяли в ансамбль «Орэра», где пел Буба. Помню, она танцевала чарльстон, грузинский танец, причем в нескольких вариациях. А каким было мамино платье — национальный костюм, в котором она танцевала, никогда не забуду. Потом я даже фотографировалась в нем.
Словом, получилась прекрасная программа, благодаря которой вместе со своим любимым мужем Ира объездила весь мир. Очень верно она поступила, окончательно не порвав с профессией. В итоге побывала во многих странах, причем в каждой останавливались надолго. В Сингапуре, к примеру, целый месяц жили, и это в то время, когда об этой стране в Грузии не все даже слышали! Когда сегодня мама спрашивает мое мнение о том, правильно ли она поступила, уйдя из театра, я искренне отвечаю: «Абсолютно!»
«Орэра» в те годы был невероятно популярен, собирал полные залы по всему миру. При том что какого-либо контакта с диаспорами соотечественников тогда не существовало. Но тем дороже, что ансамбль из далекой Грузии всюду принимали с восторгом. Зарубежных поездок было предостаточно. Программа пользовалась популярностью — зрителям предлагали выбор: от грузинских песен, народных и эстрадных, очень мелодичных, до песен стран мира.
Репертуар у Бубы был на любой вкус. Он начинал с английских песен, с подражания такого, а потом пел, кажется, все, даже мексиканские композиции. И это у него так здорово получалось! Вокал в коллективе был на высоком уровне. Потому и пользовались успехом. Не зря «Орэра» посылали как представителей Союза по всему миру.
Буба меня безумно баловал, привозил со всего мира подарки, очень красивые вещи. Вообще, мое главное детское ощущение — это то, что Буба подарил мне какой-то другой мир. Например, когда мне было лет десять — одиннадцать, я была уже почти подростком, он открыл для меня мир джаза. Тогда я узнала такие имена — Рей Чарльз, Нат Кинг Коул, Фрэнк Синатра. Думаю, немногие советские дети о таком хотя бы слышали. А нам с братом Буба постоянно привозил из заграницы пластинки. Наши первые диски были такие синие, гнущиеся. На каждом было по две песни — например, на одной был записан Рей Чарльз, на другой — Нат Кинг Коул. Буба мне говорил — запомни, это потрясающие мастера, очень хорошая музыка…
Потом, когда мой брат стал подрастать, он, хоть и остался безумным меломаном, но уже был увлечен немного другой музыкой. А я до сих пор люблю мелодии, которые услышала благодаря Бубе. Для меня он и джаз — это одно целое. Как я могу не благодарить его за этот мир, целую вселенную, которую он мне открыл.
А еще у Бубы была потрясающая коллекция масок. Они все висели в одной комнате этой квартиры, где мы разговариваем. Сейчас они в новом доме размещены, на мансарде. Там есть совершенно роскошные экспонаты — не просто деревянные, черные или белые. Нет, маски были такие же, как сам коллекционер — радужные, красочные, непохожие одна на другую. Привозились они из Непала, из Бирмы, из разных африканских стран. И многие, на первый взгляд, казались пугающими.
Однажды я спросила Бубу — почему у масок такое недоброе выражение? Тем более, что они висели в моей спальне, и мне порою становилось не по себе. И он объяснил, что так нужно, чтобы отпугивать злых духов, а на самом деле маски добрые. С тех пор я перестала бояться спать в комнате, где находилась коллекция. А когда меня спрашивали, не страшно ли мне по ночам, отвечала, что, наоборот, маски меня защищают, и я чувствую себя в полной безопасности.
Буба никогда не бывал со мной строгим. Громкого голоса в свой адрес не припомню за всю мою жизнь. Хотя строгим он быть умеет, правда, ненадолго — в силу своего характера. Я хорошо его знаю и понимаю — мы с ним представители одного знака Зодиака, оба Раки. Он может вспылить буквально на мгновения, и то — очень редко. Не знаю, до какой крайней степени раздражения должен Буба дойти, чтобы повысить голос. Он может раздражаться, но не кричать — не помню, что бы он на кого-то орал. Самое страшное, что может произойти — когда он в себе замкнется и вообще перестанет разговаривать.
Что еще отличает Кикабидзе, кроме огромной доброты, — это детская наивность. Она, может, не всегда заметна с самого начала, даже наоборот, Буба может показаться каким-то насупленным. Но он реагирует на все, как ребенок. Предположим, случилось что-то неприятное, грустное — другой будет переживать из-за этого минут десять, ну, полчаса, может, поговорит об этом, и пойдет дальше. А Буба воспримет, как тяжелейшее личное событие. Особенно, если это касается Грузии.
Когда происходит что-то трагичное со страной, это его просто уничтожает на какой-то период времени. Помню, он год не разговаривал! Даже с нами, своими близкими, не общался. Наверное, все переживают, но не знаю человека, который бы так реагировал. Он ни есть, ни пить, ни спать не может.
Для меня Буба — родной человек. Ничем не отличается от отца, потому что красной нитью прошел через всю мою жизнь, он такая же полная ее составляющая, как и Гурам.
Буба очень теплый и заботливый человек. Он всегда, что называется, дрожал надо мной. Ну, вот одна история. Мне было, кажется, лет тринадцать. Помню, словно это было вчера. Я серьезно заболела, лежала в постели с высокой температурой. Наступает вечер и домой возвращается Буба. Он обычно поздно приходил, когда уже все угомонятся. Я ему начинаю жаловаться, как мне плохо, у меня температура, и вообще я умираю. Он возмутился: как это так, ребенок больной, в чем вообще дело!
Сейчас, заявляет, я тебя буду лечить, только никому не говори. Пошел, налил самую маленькую рюмашку чачи, сверху посыпал черным перцем. И принес мне. Правда, предупредил, что будет очень гореть в горле, научил, что сначала надо вдохнуть, затем выпить, и только потом выдохнуть. Я все сделала, как он сказал. И вылечилась — температура упала буквально через полчаса. Довольный Буба был счастлив — вот так надо лечить, а вы эти таблетки-микстуры. Правда, потом пришла моя бабушка и возмутилась, что он дал ребенку! От нее, говорит, чачей пахнет! Буба тут же попытался оправдаться — нет, говорит, это просто спирт, которым натирают…
