Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2
Так вот, значит, была «своя» реанимационная бригада. Но он умер совершенно неожиданно, неожиданно оттого, что отказал единственный, как выяснилось, здоровый орган — сердце. Он собирался поехать либо ко мне в деревню, либо на Север, куда один наш знакомый должен был забросить на вертолете дом-избу. Он хотел немножко пожить отстраненно. Он прилетел из Польши, где ему уже было плохо, зашел в Дом кино и встретил там знакомого администратора, который слезно умолял его поехать в одну поездку. Они поехали, но поездка не закончилась. В эту поездку он взял с собой фотографии близких друзей, в частности фотографию жены Кочаряна, Инны. А Левина фотография всегда стояла у него дома около кровати.
Я думаю, что последнее время он чувствовал, знал про себя все, потому что свои последние выступления начинал с воспоминаний о молодости, о старых друзьях, о Большом Каретном. По возвращении из поездки он слег. Дома в тот день у него были друзья, мать, знакомый врач. Потом все разошлись, мать он тоже отправил домой: «Ты иди, двенадцать часов». В половине первого он попросил знакомого врача позвонить мне. А я тогда не жил дома. Но потом он сказал: «Нет, наверное, уже поздно, там спят, не надо — позвони утром».
Врач дал ему снотворного, посидел около него — он лежал на диване в своей комнате. Володя заснул. Врач говорил позже: «Ну я отключился, наверное, самое большее минут на двадцать — тридцать, потому что я заснул, когда было два часа, а подошел к нему снова в половине третьего. Рука была еще теплая, но пульса уже не было».
И все-таки я еще раз могу сказать то, что я уже раньше сказал, когда мы вернулись с кладбища. Он был необычайно счастливый человек. Счастливый потому, что наш несколько прямолинейный девиз: «Жизнь имеет цену только тогда, когда живешь и ничего не боишься» — он очень близко принял к сердцу.
Потому что Володя, если не всегда мог сделать то, что хотел, никогда не делал того, что не хотел. Никогда! Потому что, понимаете, всякая уступка, вроде бы вызванная жизненными обстоятельствами, то есть вполне как бы оправданная, приводит к совершенно неожиданным необратимым последствиям.
Знаете, ведь всех можно обмануть, кроме себя. Искусство, Добро, Зло — для этого надо самому быть непогрешимым. Иначе — это ложь, а ложь, как известно, ест душу как ржа железо. Так вот в этом смысле Володя был счастливый человек, он не лгал.
Лишь однажды я видел слезы в его глазах. Мы сидели у Гладкова — Прохоренко, Тарковский и я. Володя пришел позже… Чтобы рассказать, что отец написал на него письмо в соответствующую инстанцию. И, словно стыдясь минутной размягченности, крепко сжал мои руки: «Ты же знаешь, Артур, я совсем не такой слабый…» Слабым он не был, это верно,
Почему я отказываюсь от всякого рода встреч, воспоминаний? Не потому, что считаю кощунственными публичные выступления о друге. Я даже считаю, что на этом можно зарабатывать деньги. Всякий труд по идее должен быть оплачен, ничего зазорного тут нет. Но дело в том, что когда прощаешься с близким человеком, то ведь, по сути дела, прощаешься и со своей жизнью, с большей и, как правило, лучшей ее частью. Когда приходится рассказывать о Володе, то приходится рассказывать и о своей жизни тоже. И невольно бередишь то, чего не надо бы касаться, то, что надо оставить для себя. Поверьте, это не так просто.
Чаще всего я вспоминаю историю одного вечера… Это было летом, мы тогда жили у Акимова. Поздно вечером собралась вся наша компания. Сбросились— как всегда, денег было мало и, как всегда, все были голодные. Было уже поздно, Свидерского и Высоцкого послали в ресторан ВТО. Я им кричу вдогонку: «Ребята, цу хоть что-нибудь поесть. Хоть немножечко!..»
Свидерский с бутылками вернулся быстро, приехал на такси, за что и получил выволочку — нечего деньги зря тратить… Высоцкого нет. Сидим ждем — уже начинаем злиться… Окно открыто, поздно — на улице ни одного прохожего… И вдруг слышим шаги. Я выглянул в окно — по пустому Садовому кольцу идет Володя Высоцкий. А в руке, которую держит на уровне плеча, несет что-то завернутое в белую салфетку. Заходит в комнату и ставит на стол металлическую сковороду-тарелку, в которой подают вторые блюда. «Арчик, это персонально тебе!» Бефстроганов с картошкой! Этого я забыть не могу: ночь, пустая улица, а он идет один, несет в поднятой руке другу поесть,.
IV. ГЕННАДИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЯЛОВИЧ
— Геннадий Михайлович, давайте начнем с самого начала — с поступления в Школу-студию МХАТ…
— Абитуриенты московских театральных вузов обычно немного знают друг о друге. Вместе отдыхают, вместе сдают туры творческого конкурса. Высоцкого среди нас не было, он занимался у Богомолова — преподавателя Школы-студии. Это была хоть какая-то гарантия. Я поступал в вахтанговское и пришел в студию позже. Но с Володей мы почти сразу стали делать капустники. На втором курсе мы сочинили капустник — пародии на все виды искусства. Володя в основном писал тексты, а я был «режиссером». Капустник пользовался успехом — мы его показывали в ВТО, в Доме журналиста, в институтах.
— Что вы помните из студенческих актерских работ Высоцкого?
— Из студийных работ Володи мне запомнились две. Сцена Раскольникова и Порфирия Петровича из «Преступления и наказания», которую они делали на втором курсе с Романом Вильданом. Порфирия Петровича Володя сыграл неожиданно сильно и глубоко. Второй курс, мы были еще мальчишками, и вдруг такая внутренняя сила.
А Бубнов Высоцкого в спектакле «На дне» был распахнутым, даже расхлестанным… Было в нем что-то открытое, русское, чувственное. Для студийных лет это стало событием.
— Как учился Высоцкий?
— Учился хорошо, вернее сказать — легко. Лекция заканчивается, и почти всегда рядом с преподавателем — Володя, все еще что-то доспрашивал. А еще он был трудяга. Высоцкому всегда безумно хотелось делать то, что он не умел, и он это делал! Он сам создавал себя, даже чисто физически. Постоянно какие-то резинки, гири… Он физически стал мощнее, чем в нем это было заложено природой.
— Чувствовали ли будущее Высоцкого его педагоги?
— Я думаю, они понимали, что Высоцкому дано. А преподаватели у нас — прекрасные люди… Все основы заложил Борис Ильич Вершилов, от него исходил дух высокой русской культуры. А душа у него была совершенно детская, в практических вопросах он был очень наивным. Возможно, в какой-то мере это передалось и нам. Массальский Павел Владимирович… Если у тебя что-то получается, он обрадуется — обязательно подойдет, обнимет, поздравит!
— Поездка на целину… Вы тоже были в той студенческой бригаде?
