Василий Ершов - Дневник графомана
Ну, читайте Ершова дальше.
11.02.
Закончил четвертую часть дневников. Еще посижу, может, добавлю тысяч десять знаков из пропущенного; там материала осталось много. Выправлю и сегодня же выложу. Надо поддерживать интерес читателей.
Ощущение усталости. Все-таки я много сделал за зиму, и еще собираюсь продолжать; но теперь это будет уже чистое творчество – «Таежный пилот».
Вчера исполнилось 95 лет Зельдину. Юбиляр сплясал «Цыганочку», ну, молодец! Силен духом и телом. Почти 70 лет на сцене, более тысячи раз выходил и плясал в пьесе «Учитель танцев» – да как плясал! А в 53 года посчитал, что – все, надо передать высокую планку в этом спектакле другому актеру, помоложе. И такой интеллигентно-простой, так свободно, легко говорит…
И вспомнил я, как на днях звонил мне коллега, списанный старый пилот, как он, мучительно мямля после инсульта, подбирал слова в разговоре матом… развалина, в 60 с небольшим лет.
Но дело не в летной работе, а в настрое на жизнь. Вот таким, как тот мой коллега, я становиться не хочу. Зельдин для меня – пример. Пока живу, надо работать моском, главным мускулом черепа головы, ну и немного таки шевелиться.
12.02.
Выложил и выправил четвертую часть дневников на Прозе; то же и на Либ ру. Тут же на форуме какой-то мой явный почитатель сообщил всем, что есть четвертая часть.
«Страх полета» снова на первом месте. Говорю же: игрушки.
На авсиме продолжилось активное обсуждение моих опусов. Горыныч с Ураном гнут свое; интеллигентнейший Дмитрий Евгеньевич Колесник активно защищает меня, причем, не только как продвинутый симмер и гениальный создатель программы Ту-154, а как достойный человек, неплохо разбирающийся в литературе и искусстве. И с человеком этим я знаком лично, чем немало горжусь, а к оценкам его прислушиваюсь.
В частности, Дима поделился своими впечатлениями от чтения добытой им пресловутой книги Андриевского, той самой, от которой тащится Горыныч. Характеризует ее, мягко говоря, как неинтересную. И слава богу: спасибо, он хоть отбил у меня желание познакомиться поближе с этим автором.
Уже 17 страниц набралось у них окололитературной болтовни. Основной вывод, который навязывают эти два моих зоила: это-де не литература, и Ершов, если уж он такой плодовитый, – скорее графоман, чем писатель. И что такой литературой он не завлечет в небо пацанов. И что вообще нынче их литературой в небо не завлечь.
Да и бог с вами, критики. Не буду же я перед вами оправдываться и что-то доказывать. Собаки лают, а верблюд идет. Я хорошо запомнил, как один такой критик заявлял: «Хотел бы я знать: хоть кто-нибудь вспомнит имя Ершова года так через два?»
14.02.
«Страх полета» получил еще одну десятку. Я уже почти уверен в том, что книгу массово примут.
Интересно то, что библиотека Мошкова использует сообщество читателей для оценки одними и теми же цифрами, какими-то баллами, совершенно разные произведения авторов. На одну доску ставятся учебник истории, сборник сексуальных афоризмов и мой «Страх полета».
То есть: пиши, Вася, для целевой аудитории. Ее для тебя хватит.
15.02.
Вчера позвонил мне Кондаков. Обвешали друг друга сдержанными комплиментами, расшаркались. Сегодня отправлю ему две своих книги, потом еще распечатаю и отправлю «Страх полета».
Кстати, Кондаков тут добыл себе известную книгу Поправкина, причем с впечатанной туда моей хвалебной рецензией. Ну, Поправкин – дока в самопиаре; я сегодня листал его сайт, убедился, что он умеет вставлять всяко лыко в строку, поэтому не удивляюсь, что он мой отзыв, между делом сброшенный на форум, использовал в изданной книге без моего разрешения. Да бог с ним. У него есть свой читатель, и на здоровье; у меня читатель свой.
Статистика на Либ ру та же: по оценкам и по темпам посещаемости я в первых рядах. Пик популярности, я так понимаю. Потом, когда мне уже нечего будет предложить читателю, цифры съежатся, и меня обгонят молодые, полные сил и амбиций авторы.
Черт возьми, разве я мог предполагать, что буду востребован читателем? Разве я такой представлял свою жизнь на пенсии через восемь лет после ухода на землю?
Мне бы, дураку, использовать те возможности, которые неоднократно предлагало телевидение, раскручивать имя, быть на слуху, выплясывать на виду… Глядишь – паблисити продвинуло бы меня к просперити.
А я стесняюсь. Я не верю в то, что мои способности окажутся адекватны пиару. Нет уж, лучше сидеть в глубинке, неслышимо и невидимо. Потому что за все надо платить, и за раскрутку придется расплачиваться несвободой.
Когда я в разговоре признался старому школьному товарищу, что отверг все поползновения СМИ, в том числе и первых каналов телевидения… он оторопело замолчал. Видать, боролся с собой, чтобы не вырвались слова: «дурак ты, Вася». Но потом, наверно, понял. Он сам очень ценит эту самую свободу, когда ты никому ничего не должен и не надо постоянно доказывать свою состоятельность, чтобы оправдать авансы.
У меня ведь за душой больше ничего творческого нет. По идее, надо бы вот как раз в это время умереть – и памятник будет с эпитафией: «оборвалась жизнь в самом расцвете творческих сил…»
Либо… тогда всю оставшуюся жизнь доказывать и доказывать, что еще чегой-то могём. Ну, как вот постоянно тусующиеся на телевидении престарелые наши актеры, поэты и другие бывшие властители душ… жалкое зрелище. Уходить надо непобежденным.
Вообще же замечаю за собой нехорошую черту характера – все возрастающее неприятие людей, пусть даже неординарных: сразу нахожу в них отрицательные черты и отгораживаюсь. Так ведь можно и в гении себя записать.
А ведь тот же Уран, в общем-то, справедливо замечает:
Да, в какой-то мере автор уже себя обезопасил, ограничив тематический диапазон дневников: “Летные дневники”. То есть, не вообще дневники, а указано, какие именно. Но именно ограничения тематического диапазона обезжиривают, обезвоживают, осушают материал. Если сравнивать образно, то дневниковые записи напоминают записи в каком-нибудь «Журнале учета технологических операций». То есть, по сути, получается, что материал оторван от жизни: мясо отделилось, осталась кость: кто хочет, тот пусть грызет.
Жизнь не может состоять только лишь из одной летной работы и человеческие мысли не могут фактически быть такими целенаправленными и однородными. В этих дневниках Ершова практически не встретишь слов, идущих от самого сердца, дневники почти безлюдны, человека, как личности, там тоже не видно, нет и того, что эту личность формирует, собирает, скрепляет образ, – нет отношений между людьми, они заменяются рассуждениями вроде этого: «о сраном цехе бортпитания в Запорожье». «Так вот, Ерицян, мужик думающий, сам пилот, штаны просиживал не в кабинетах, а за штурвалом». Это максимум, что возможно, если говорить о характеристиках персонажей.
