Юрий Орлов - Опасные мысли. Мемуары из русской жизни
«Нет, это не сумасшедший дом, — поправил я себя. — Это продолжение революции, психология подполья. Всю страну загнали в подполье. Всех опутали сетью «секретов».
Я ждал начальника отдела кадров с моей трудкнижкой, военным билетом и прочим, а предстал предо мной Сергей, сухощавый рыжий физик, с которым мы когда-то учились в одной студенческой группе. Он вытащил записную книжку и ручку.
— Как ты расцениваешь свое увольнение? — спросил деловым тоном, и острый его веснушчатый нос еще больше заострился.
Это было удивительно: он задавал вопросы официально и демонстративно.
— Увольнение незаконно, — ответил я.
— Не-за-конно, — он записал.
— А тогда как ты оцениваешь свою антипартийную речь?
Спросил насмешливо и поставил галочку в книжке, очевидно, против первого вопроса.
— Вот это и незаконно. Какая связь между речью на собрании и способностью к работе?
— То есть как?.. Ну, ты даешь! — изумился он, поставил еще одну галочку.
Я вспомнил один разговор с ним в студенческие годы. «Только коммунисты, — объяснял он, — только они — полноценные граждане. Остальным доверять нельзя, просто глупо». Я счел тогда за лучшее не спорить.
Он жил в центре Москвы в густонаселенной коммунальной квартире внутри старинного особняка напротив министерства обороны. Семья ютилась в маленькой комнатушке. Конечно, там в каждой комнате жило но семье, но одна комнатка, симпатичная, без окна, правда, была отдана ему одному и набита радиотехникой, которой он страстно увлекался с детства. Замечательные родители и добрые соседи, подумалось мне, когда я был у него в гостях. Потому что и безоконная комната — комната, ради которой соседи могли бы еще какой прелестный донос накатать! Теперь, слушая его вопросы, я запоздало сообразил, что добрыми были, видно, не соседи, а чекисты, разрешившие мальчику заниматься любительской радиосвязью в самом центре сталинской Москвы.
Еще через тридцать минут, по таинственному распорядку, появился начальник отдела кадров. Сергей аккуратно сложил записную книжку и ушел.
— Вот ваши документы, — сказал кадровик.
— А у вас там лежат еще акты о сдаче кандидатского минимума.
— Лежат. Но они вам больше не понадобятся.
— Почему? Когда-нибудь в будущем.
— Вы, Орлов, не понимаете? Они вам никогда! Понятно? Никогда не понадобятся!
— Ну, все-таки они не ваши. Отдайте, пожалуйста.
— Я принесу, — сказала его заместитель, которая явилась сюда, может, просто поглядеть на меня. — Подожди.
И принесла документы.
Три года назад, в конце 1952 года, когда врачей-евреев еще пытали на Лубянке, а журналисты, писатели и кое-кто из ученых самовозгорались от гнева на этих выродков, пожелавших отравить самого товарища Сталина, меня, русского, принимали здесь на работу. Эта женщина, вынеся мне в проходную новенький пропуск, поглядела на меня, улыбнулась и ткнула пальцем в фото: «Русский? Русский, да?» Я посмотрел на свою фотокарточку, посмотрел на нее: красивая, смуглая, черноволосая баба. «Ты у них, дура, тоже не сойдешь за славянку», — подумал я, но не сказал. Бывают времена, когда слово — серебро, а молчание — золото. Женщина, впрочем, оказалась вполне, приличным человеком.
Когда люди принимали меня за еврея, мне хотелось ответить: «Нет, я не еврей, я русский». Но сказать так было бы непорядочно в дни гонений на евреев.
Наконец я вышел на улицу. В голове стоял звон.
Веселого все-таки было мало. Лучший физический институт был теперь закрыт для меня. Да и что уж там, прочие институты тоже…
— Орлов, садитесь!
Я обернулся. Черная «Волга» подплыла неслышно, дверца была уж открыта.
— Куда? — спросил я.
— На кудычкину горочку! — бодро ответил, выглядывая из глубины, человек мезенцевского министерства, знакомый. — Сюда, сюда садись.
ИТЭФ расположен на юго-западной окраине Москвы. Машина катила к центру. Проехали Даниловское кладбище, старое, заросшее, куда, бывало, всей семьей — отец, мать, Петя, Митя, бабушка — ходили на могилу моего деда, подправляли деревянный крест, убирали напавшие за зиму сучья, листья, сидели, закусывали, я гулял вокруг. («Как же я забыл о нем, не разыскал могилы?») Выехали на Полянку, улицу моего детства, свернули в кривое колено переулка, мимо материного как раз подвала («С матерью не попрощался!»), и остановились. ГЛАВАТОМ, Государственный комитет по использованию атомной энергии. Но ведь и Маслянского вначале не на Лубянке встречали…
Без всяких проволочек меня провели сквозь все охраны в какую-то комнату на второй этаж. Министерский человек грузно уселся на стул, глядел угрюмо, замотанно, старый человек. Я разглядывал шкафы с папками, зеленое сукно на столе, казенные занавески на окнах.
Вошли трое в штатском. Министерский подтянулся, выпрямился, выглядел снова молодцом.
— Иванов, — представился один.
— Петров, — сказал другой.
— Сидоров? — спросил я третьего.
— Да. Откуда знаете? Нет, я Николаев.
Они рассмеялись, уселись, закурили.
— Не курите, Юрий Федорович?
— Нет.
— Это хорошо. Курить — здоровью вредить. Может вы и нас поучите воздержанию? А что?
Они еще посмеялись. Нахмурились.
— Вас пригласили, Орлов, для серьезного разговора, — сказал Николаев. — Может быть нашего последнего с вами разговора.
— Ну, ну, бог даст, не последнего, — сказал Петров. — А? Юрий Федорович? Не последнего?
— Нас очень беспокоит, Орлов, ваше, м-м-м, легкомысленное, я бы сказал, поведение после вашего исключения из партии. Нам не ясно, осознали ли вы, Орлов, всю тяжесть вашего… будем называть вещи своими именами, преступления.
Лицо Николаева посуровело и стало значительным.
Я молчал.
— Ничего он не осознал, — сказал министерский человек. — Это было у них заранее обдуманной провокацией.
— Я не понимаю, — сказал я.
— Не понимаете? Мы вам объясним.
— Все он понимает! — вставил министерский.
— Нет, почему, мы объясним, — сказал Николаев. — Мы по существу организация, я бы назвал ее, воспитательная. Вы, Орлов, подготовили это собрание. Вы произнесли клеветническую, антипартийную речь, возбудившую людей.
— На что я их возбудил?
— Молчать! Вы усугубили вашу клевету на партию и советский народ в своем якобы разъяснении в ЦК. Не для того требовали от вас разъяснений.
— Я же должен был объяснить ЦК, почему считаю себя правым.
— Кто вы такой учить Центральный комитет?! Вы обязаны были объяснить: а — как вы пришли? бэ — что вас завело? и вэ — кто вас привел к вашим антипартийным акциям?!
Иванов и Петров с просветленными лицами восхищенно слушали Николаева.
