Лада Акимова - Загадочная Шмыга
— Татьяна Ивановна, — сказал начальник жилищного отдела, — есть квартира, но мой вам совет — не берите ее, дом весь на стяжках. Потерпите еще чуть-чуть.
— Ну не могу я больше так жить! — В ее голосе было столько отчаяния.
Через десять дней ей дали смотровой ордер. Они с мужем пришли посмотреть на свое будущее «гнездышко». Увидели длинный коридор от входной двери до ванной. С правой стороны — три небольшие двери.
— Какой ужас! — сказали они в один голос… И через какое-то время уже делали ремонт в этой квартире.
В итоге получился прекрасный холл, большая и уютная гостиная, куда она наконец-то смогла поставить большой овальный стол.
— Тань, — услышит она однажды, — может, завтракать— то все-таки будем на кухне? Нас всего двое. И зачем бегать туда-обратно с тарелками, чашками, когда на кухне все под рукой?
— Нет уж, — достаточно жестко прервала она его. — Хватит. Я в своей жизни насиделась на кухнях. Дома завтракаем, обедаем и ужинам в гостиной. Во всяком случае я буду есть только там, а ты как хочешь.
— Что я, дурак, что ли? — «обиделся» Кремер. — Я тоже люблю сидеть за красиво накрытым столом.
С тех пор так и повелось: завтраки, обеды, ужины всегда проходили в гостиной. Даже если они были дома только вдвоем.
Ее многие не понимали. Зачем она после репетиции бежит домой, чтобы через некоторое время вновь вернуться в театр на спектакль?
— Кремера кормить! — смеясь, отвечала она.
— Он что, сам не сможет себе еду разогреть? Да вы его избаловали, Татьяна Ивановна!
— Ну, во-первых, он мне таким избалованным в наследство достался. А во-вторых, ему приятно, когда я накрываю на стол и подаю ему еду. А мне приятно, что приятно ему.
Она не лукавила и не кокетничала. Она прекрасно знала, что муж любит еду, приготовленную ею, и никакой даже самый изысканный ресторан не променяет на «трактир на улице Станиславского». Кто-то из друзей так однажды назвал их квартиру. Она любила готовить. И умела это делать. Потом, когда улицу Станиславского вновь переименовали в Леонтьевский переулок, их квартира стала называться «трактир на Леонтьевском».
Сколько раз такое было — возвращаются домой из гостей ли, с банкета ли… Открывая ключом входную дверь, она прекрасно знала, что сейчас услышит от мужа.
— Танюль, давай поедим что-нибудь.
— Мы же только что из-за стола.
— А у тебя вкуснее.
Она и сама любила поесть. И обязательно покормить тех, кто приходит в дом. Это правило соблюдалось ею неукоснительно, и спорить с ней в данном вопросе было бесполезно.
— Толюнь, — стук в дверь кабинета мужа, — можно тебя на минуточку?
И уже в гостиной:
— Люди пришли в дом — и сразу за работу. Давай я вас покормлю.
— Но мы же работаем.
— Ничего, поработаете на час попозже.
Когда-то она варила и харчо, и солянки, пекла шоколадные торты, пироги. А потом, когда сил стало меньше, на каждый день готовила что попроще. Чтобы не тратить так много времени. Полчаса на первое блюдо, полчаса на второе. А салаты умудрялась делать за пять минут. Это ее конек — супы и салаты. Так, во всяком случае, говорит муж. Когда гости — совсем другое дело. Тут уж приходилось, как шутила ее многолетняя помощница по хозяйству, «восстанавливать потерянную квалификацию». Манечка изумительно пекла — пирожки, торты, пирожные. И когда она отказывалась от них — все-таки надо держать себя в форме, — Манечка неизменно восклицала: «С вами я теряю квалификацию!»
…Она стояла в гримерной и прислушивалась к тому, что происходит на сцене. Скоро ее финальный выход. Острая боль вновь пронзила пятку, а потом и всю ногу.
— Что, Татьяна Ивановна? — увидев ее отражение в зеркале, заволновалась костюмер.
— Нет-нет, все в порядке.
На ней юбка Нинон.
Веселится и ликует весь ночной Монмартр,
Всюду море ослепительных огней! —
слышится по трансляции.
Зрителям показывают телевизионную запись ее «Карамболины». Бог мой, сколько же лет назад это было! Ровно сорок!
Премьера состоялась 26 июня 1969 года, и, когда главный режиссер назначил ее на эту роль, «Фиалка Монмартра» шла на сцене театра уже несколько месяцев.
Новая работа, с одной стороны, была очень интересной: ведь до этого ей еще не приходилось играть женщину-вамп. А с другой — вокальная партия трудная. Но смущало ее еще и другое.
Эта постановка отличалась от той, яроновской, в которой она сама играла Виолетту. Уж слишком была отягощена «критическим реализмом». А Нинон в ней выглядела карьеристкой, черствой эгоисткой, ради карьеры способной на все. Да и шлейф опереточных штампов тянулся за этой ролью.
Ей такую Нинон играть не хотелось.
«Пьеса одна, а музыка другая», — досадовала она.
Ей хотелось выявить в Нинон драматическое начало, сыграть трагедию эгоизма. Тогда кульминацией станет последняя встреча с Раулем: за его любовь Нинон, разочаровавшаяся в театре, хватается как утопающий за соломинку.
А для этого предстояла долгая работа. Когда-то она думала о своих ролях на улице — гуляла и фантазировала. После репетиций, спектаклей часами бродила по Бульварному кольцу, подолгу стояла возле старых зданий на Солянке или Сретенке, от одного вида которых ей хотелось хотя бы на миг вернуться в неторопливый быт. Сколько образов придумала она в прекрасных улочках и переулках любимого города. Работа продолжалась дома. В ночной тишине, когда Москва засыпала, вдруг начинала звучать музыка — в воображении образ прочно связан со своей музыкальной характеристикой, и вот героиня уже отделяется от нее, живет самостоятельной жизнью, а сама она украдкой наблюдает за ней. Но это происходит только тогда, когда о своей героине уже все знаешь: к чему она стремится, чего добивается в каждой сцене, за что любит…
И она придумала свою собственную редакцию роли Нинон, взяв в помощники… Имре Кальмана — не зря же она каждую работу над новой ролью начинала именно с музыки. Канкан Кальмана лишен скабрезности. А ее «Карамболина» в постановке прекрасного танцовщика Олега Суркова стала отнюдь не капризом дорогостоящей куртизанки. Ее канкан — эротичен и целомудрен. Играя пышной юбкой, она точно знает, как, «показав все, не показать ничего», и при этом сохраняет атмосферу оперетты. Ту самую, о которой говорил еще Станиславский, — пронизанную «необходимой пикантностью, вроде того газа, без которого шампанское становится кислой водицей».
— Подвязку? Татьяна Ивановна! — Из прошлого ее вернул голос костюмера.
— В восемьдесят лет?!
И хохот.
