Александр Дронов - Казак на самоходке. «Заживо не сгорели»
Танки 5-й бригады, части 18-й армии, корабли, морской десант Черноморского флота нанесли настолько мощный и стремительный удар, что враг в панике бросил технику, оружие, склады, даже не успел вывести в море суда с награбленным добром. Чего только не увидели в брошенных вещевых мешках немецких вояк. Не сработал план ускоренной эвакуации «Брунгильда». После немецкого драпа бойцы сложили стишки:
В самом деле, ведь в пехоте
При любой твоей работе,
Что награбил – не возьмешь.
Анапа, солнечный город, наш!
Гуманизм или месть?
В разгар боя, когда с ходу ворвались в город, за небольшим пустырем увидели двухэтажный дом, из окон и чердака немцы вели пулеметный огонь по боевым позициям пехоты.
– Ну гады, – восклицает Шустеров, – лейтенант, смотри.
Не успел уяснить, что к чему, как Василий посылает снаряд за снарядом на чердак, в окна. Огневые точки подавлены, из дома выскочили фрицы, бросились наутек, двоих настигли пули пехотинцев, остальные скрылись за угол дома.
– Легко отделались, думал, напоролись на опорный пункт немцев, как в Новороссийске, – говорит Шустеров, вытирая пот с лица.
Он настроен на худшее, слишком неосторожно подошли к дому, вырвавшись впереди пехоты. Видим, как из окон, дверей дома выскакивают неодетые немцы или румыны, за ними, как из дырявого мешка, во все щели посыпались молодые женщины, у каждой правая нога перевязана белой лентой.
– Что такое?
– Это лазарет, – отвечает Святкин.
– Га, дывись, – по внутренней радиосвязи раздается украинский говор Хижняка.
– Какой лазарет, смотри, как стрекозы прыгают, – возражает Леша, – что за наваждение, неужели у всех правая нога болит?
Когда подъехали поближе, разъяснилось, увидели, как почти во всю стену, выше окон первого этажа, крупными немецкими буквами написано: «Soldaten zu Haus».
– Так вот оно что-о, – почти одновременно вырвалось ехидное восклицание Святкина и Шустерова.
По внутренней световой сигнализации даю механику-водителю зеленый долгий сигнал, что означает: «Вперед, вправо». Самоходка пошла в нужном направлении, веду наблюдение в перископ, бои уличные, из боевого отделения, если хочешь жить, голову не высунешь, береженого бог бережет. Наводчик прильнул к панораме, пулеметы в окнах дома напомнили об опасности. Заряжающий, протирая желтобокие снаряды, навинчивая колпачки, чтобы можно было перевести из фугасного состояния в осколочное, не унимается. Разболтался, как тещин язык, продолжает донимать Шустерова обсуждением животрепещущего вопроса, что это было?
Догадываемся, что перед нами немецкий дом терпимости. Выбежавшие первыми – это пулеметчики, охранники в почтенном заведении. Раздетые в борделе – главнодействующие, сверхчеловеки, добившиеся особой награды служением фюреру. Их лелеяли днем и ночью, круглосуточно, те женщины, которые разбежались при нашем приближении. Мы нежданно-негаданно вторглись в святая святых немецкой солдатчины. И смех, и грех.
Экипажем не решен вопрос, почему в такое время, в опасной обстановке действовало, причем безостановочно, на полную мощность, столь интимное немецкое предприятие. Обращаются за помощью, от вопросов уходить нельзя. Подсказываю, чтобы облегчить решение первостепенной важности задачи:
– Немцы не собирались оставлять Анапу ни сегодня, ни в ближайшие дни.
– Ага, мы виноваты, – смеется Шустеров.
Святкин наводчика подначивает:
– Здорово, Вася, воюешь с бабами. Что ни снаряд, то в цель.
– Пулеметы не цель? Им, сволочам распутным, следовало поддать жару. Что за свадьба во время войны, без огня, без музыки. Вот и послал огоньку. Они, шляндры, куражились с немчурой, а пулеметчики по нашим бойцам строчили. Ты видел, как пехотинец за бок схватился, нырнул в развалины. Наверное, ранили, сволочи.
– И бей по огневым точкам. На то у тебя панорама, чтобы целиться, куда надо. А ты по своим, такими дорогими боеприпасами. Артмастер Ковалевский говорил на занятиях, что каждый снаряд дороже коровы. Любым выстрелом надо бить по врагу, – допек Святкин Шустерова.
– Какие они свои? Жалею, что этим сукам семитаборным не послал вдогонку парочку шрапнельных.
– Так я и зарядил. Лейтенант такой команды не даст.
– Не дам. Нельзя, Вася, без разбора бить всех подряд. Женщины с тобой не воюют. Думаешь, они пришли в этот дом добровольно? Многих загнали насильно. Среди них есть действительно наши люди. Могут быть связанные с партизанами. Разбираться не нам с тобой, а органам власти, которая нынче будет восстановлена в полном объеме.
– Вразумел, Вася? – с чувством победителя говорит Святкин.
– Потом разберись. Будут клясться, божиться, что страдали день и ночь.
– Нет у тебя, Вася, гуманизма, – заключил заряжающий.
Тут уже Шустеров не сдержался, стал гопки:
– Гуманизм! Да ты знаешь, что это такое? Это война с фашизмом и его приспешниками. Убивать их – вот гуманизм. Делать это должен каждый человек там, где поставила война. Моя Полина опухала с голоду в холодном цеху на ленинградском заводе. Кобылы на пуховых постелях не имеют права позорить наших женщин. Что давеча говорил командир? Разрешаю лупить немцев всех подряд, ежели не поднимают «хенде хох». Прояви к ним гуманность, отведи два квадратных метра жизненного пространства в нашей земле. Кто пожалел врага, у того жена – вдова.
Святкин добавляет:
– Жирно будет, сколько земли пропадет. Посчитай, уложили их за два года войны. Миллиона три, может, четыре. Нет, не согласен, в общую яму, как зверей. Гитлер каждому солдату обещал по 40 гектаров нашей земли, славян в качестве рабов. А ты гуманизм, гуманизм.
Наверное, долго вели бы солдатики разговор, не обращая внимания ни на надрывный гул моторов, ни на лязг гусениц, ни на гул боя. Мне не до спора, смотрю в оба, вижу окраину Анапы, невдалеке передний край. Немец подтянул резервы, уперся, готовит, судя по всему, контратаку. По лощине, что за садом, сотни серых фигурок движутся к передку, передаю сведения на командный пункт, экипажу командую:
– Прекратить разговоры, – выждав несколько секунд, продолжаю: – В ложбине за садом отдельное дерево. Лево 300, прицел 16, осколочным, огонь!
– Цель понял, вижу. Огонь!
Разрыв снаряда оказался правее цели, делаю поправку:
– Лево 50, прицел 14, осколочным, огонь!
Еще три выстрела! Боевая жизнь экипажа вошла в свои рамки, так закончилась полемика по женскому вопросу, вставшему перед экипажем во всей наготе.
Думы о доме
Не удается разорвать, распылить на куски передний край, немец не выдыхается, вовремя и умело затыкает бреши. Упорно, шаг за шагом, идем вперед, освобождая Кубань. Фронт живет своей жизнью, по законам военной науки, вернее, военных наук – советской и немецкой. Чему она служит? Как убить и как не быть убитым. Немцы пятятся, но не бегут, все по правилам.
