Борис Дьяков - Повесть о пережитом
Все больше сгущались сумерки. Небо из розового становилось малиновым. Набегали черные тени. У меня выдался свободный час, и я направился проведать старшего санитара десятого корпуса Ефрема Яковлевича Котика.
Лицо у Ефрема Яковлевича вытянутое, лоб выпуклый, слегка отвисшая нижняя губа, угловатый подбородок и тонкая, с выпирающим кадыком шея. Котика в шутку называли «пастором». После двухсуточного карцера у него под глазами набухли мешки.
— Как жизнь, господин пастор? — спросил я, входя в узкую комнату санитара.
Котик вытирал посуду. Криво улыбнулся:
— Давно известно, что человеческий яд равен десяти змеиным! — ответил он. — Одно слово: Крючок… А, пес с ём, как говорит Толоконников!
Так уж повелось у лагерников, особенно среди земляков, что при разговоре на любую тему непременно пойдет речь и о «деле». Ну, а меня, как говорится, и медом не корми — узнать о новой судьбе.
Котик в сорок третьем был старшим инженером Наркомата морского флота СССР. В это время его и взяли. В июньский вечер, теплый и звездный, как помнилось Котику, вернулся он с женой из Большого зала консерватории. Оба были под впечатлением вальсов Штрауса. Уселись пить чай и — звонок в передней.
Через полчаса Ефрем Яковлевич очутился в тюремном боксе.
— На смену «Сказкам Венского леса» пришла несуразная быль! — сказал он, ходя из угла в угол своей комнаты в десятом корпусе.
Вел следствие подполковник Комаров.
— Вы почему не вступали в партию? — спросил он.
— Будь я коммунистом, вы спросили бы — почему я вступил в партию?
— Отвечайте на вопрос! — прикрикнул Комаров.
— Отвечу, гражданин подполковник. У нас в стране миллионы беспартийных, но они всей душой и сердцем с партией. В этом и сила советского народа, и тот самый «секрет», который никак не поймут наши зарубежные противники. Но вы-то, гражданин подполковник, должны понимать?
— Читаете политграмоту?
— Что вы! Отвечаю на вопрос.
Комаров карандашом выбил по столу мелкую дробь и продолжал:
— Вы получили от Ротшильда пятьдесят тысяч фунтов стерлингов на подрыв освоения Северного морского пути?
Котик развел руками.
— Что вы такое говорите, гражданин подполковник? Да за подобные вопросы вас надо, по меньшей мере, исключить из партии!
Комаров разъярился. Привел Ефрема Яковлевича в кабинет высокого начальника — Абакумова. Тот принял подследственного с подкупающей вежливостью, сказал любезно (как говорит хозяин пришедшему гостю):
— Садитесь! Раскрывайтесь.
— В чем? — удивился Ефрем Яковлевич. — У меня нет ничего закрытого.
— Значит, и с Ротшильдом, по-вашему, все придумано?
— Чистейший анекдот, гражданин начальник!.. Спросите у моего следователя, он убедился: никакой силой нельзя заставить меня признать то, чего не было!
— Плохо знаете нашу силу, — улыбнулся Комаров. — Все, все признаете! — зло проговорил он, опираясь руками о спинку кресла.
Абакумов молча кивнул головой на дверь.
Конвоир повел Котика по длинным коридорам.
При последнем свидании Комаров с каменным лицом сказал:
— Дорого вы обошлись мне, Котик… Фамилия у вас ласковая, а когти острые… Поедете в лагерь на десять лет. Не пугайтесь: лагерь — это строительство с ограниченной свободой.[10]
Наш разговор прервал лежавший в корпусе лейтенант, из подчиненных майора Яковлева: коренастый блондин, тщательно выбритый, с пролысиной, убегающим назад шишковатым лбом. Лейтенант вошел, с шумом распахнув дверку.
Мы встали, вытянулись.
— Кто?
Он ощупал меня колкими глазами.
— Медстатистик.
— Сидайте!
Вынул из пижамной куртки серебряный портсигар. Раскрыл.
— Прошу!
Ефрем Яковлевич взял папиросу.
— А ты что, стесняешься? — спросил меня лейтенант.
— Не курю, гражданин начальник.
— Легкие бережешь?
Он щелкнул крышкой портсигара. Подтянул штаны, присел на край стола, отодвинув посуду.
— Котик! Как, по-твоему, будет война?.. Трумен опять там чего-то того…
Ефрем Яковлевич усмехнулся.
— Гражданин лейтенант, что вы задаете мне такой вопрос? Той десятки, которой наградили меня в МГБ, хватит вот как! — Он провел пальцем поперек кадыка.
— Да ты что? Я не провокатор…
Лейтенант ткнул в сторону Котика оттопыренным большим пальцем:
— На всю жизнь перепуганный, ха!.. Ты кем на воле был?
— Начальником юридического отдела Главсевморпути, старшим инженером…
— Хо-хо!.. — перебил он. — А я думал правда пастором… И Шмидта знал? И Папанина?
— Очень близко. Мои начальники…
— Н-да… А зацепили тебя за что?
— За шиворот…
— Гм!.. Вот так и ни за что?
— Да нет… Сказали, что получил пятьдесят тысяч фунтов стерлингов от Ротшильда на подрыв Севморпути…
— Фи-ю-ю!.. От Ротшильда?.. Врешь!
Лейтенант весь как-то внутренне сжался.
— Можете не верить, но это было одним из обвинений…
Лейтенант повел глазами на меня.
— А тебя, когда брали, кем был?
— Работал в правлении Союза писателей.
Он щелкнул языком, почесал плешь.
— Ишь, какие сидят!.. С вами только и поговорить о серьезных ситуациях. Так что, санитар, я… как тебе сказать?.. спросил про войну без всяких там прочих…
Ефрем Яковлевич прищурился:
— А как вы сами, гражданин начальник, полагаете: будет война?
— Я?.. Гм!.. Черт ее знает! Все возможно… — Он подбоченился и заговорил тоном штатного оратора: — Надо силы мира укреплять, бороться с врагами внутренними и внешними, с империалистическими происками, черпать силы в массах…
— У-у, да вы всю политику насквозь видите! — с непроницаемым лицом сказал Ефрем Яковлевич, хотя я заметил, что ему стоило больших усилий, чтобы не прыснуть.
— Ты говоришь! — Лейтенант важно вздернул плечами и закачал ногой. — В совершенстве знаю и стратегию и тактику… Когда нужно рокирнемся, когда треба — и ход конем!.. Давай-ка, Котик, сгоняем партию в шахматы? Убедишься в моей теоретической подкованности!
На десятом или двенадцатом ходу лейтенант смахнул фигуры с доски.
— И все-то вы, черти, умеете!
Уходил смущенный, раскрасневшийся. Очевидно, в каком-то кусочке мозга у него стало жечь… В дверях обернулся:
— Я нарочно проиграл!
Только вышел я из десятого корпуса, как вблизи вахты затрещала автоматная очередь. К воротам побежали надзиратели. Выскочили из корпусов врачи, санитары…
— Что случилось?
Неизвестность продолжалась недолго. В зону пришла бригада Акопяна, задержавшаяся на стройке. Работяги цепочками растянулись по двору, вытирали рукавами потные лбы.
