Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой
— Господин президент, а сколько вам лет?
Кеннеди ответил. Хрущев сказал:
— Да, моему сыну сейчас было бы столько же или даже больше.
Потом многие утверждали, что таким образом Хрущев уже в первой беседе хотел этими словами поставить на место «мальчишку». Он, дескать, задал Кеннеди такой вопрос и затем сравнил его со своим сыном Леонидом, летчиком, погибшим во время войны, для того, чтобы подчеркнуть молодость президента.
Могу сказать, как единственный свидетель, который не только слышал вопрос Хрущева, но и видел выражение его лица в тот момент: это не так. Я убежден, что Хрущев вложил в свои слова совершенно иной смысл. Я видел неизбывную грусть в его глазах, слышал тон его голоса и поэтому могу утверждать, что никакой попытки унизить Кеннеди у Хрущева не было. Он как бы на секунду отвлекся от официального момента, вспомнил сына, потому и вырвались у него такие «непротокольные» слова. И на лице Кеннеди было полное понимание.
Потом они стали вспоминать о своей мимолетной встрече в 1959 году. Кеннеди сказал:
— С тех пор я, кажется, постарел.
Хрущев улыбнулся и ответил:
— Так всегда бывает, молодой человек хочет казаться постарше, вроде как и помудрее, ну а человеку пожилому всегда хочется выглядеть помоложе. У меня то же самое было, когда я был юношей.
В таком ключе шла у них беседа.
Все перипетии тех переговоров изложены довольно подробно в мемуарной и политической литературе. Я же излагаю собственные впечатления. Хрущев напирал на необходимость встреч на высшем уровне, выдвигал свой любимый тезис: «Если мы с вами не договоримся, то как можно ожидать, что договорятся наши подчиненные». Как я уже отмечал, это был конек Хрущева. Он вообще был импульсивным человеком, говорил ярко, искренно, иногда пускался в длинные рассуждения. Кеннеди выглядел на фоне Хрущева более четким, корректным.
Н. С. Хрущев, В. М. Суходрев, Дж. Кеннеди Вена, 1961 годСпустя некоторое время шеф американского протокола напомнил, что наступает обеденный перерыв. Это был не просто обеденный перерыв, а один из запланированных официальных завтраков. В первый день — от имени президента США, в приемном зале американского посольства.
Объявили перерыв. Все перешли в соседний зал, где был накрыт стол. Там уже находились остальные участники переговоров с обеих сторон. Вначале, как это принято в американских домах, всех угостили коктейлями. Потом гости сели за стол. После завтрака — небольшой перерыв, и снова приступили к официальному разговору. Он продолжался еще часа два-три.
Хрущев все то время, что я его знал, не курил, а Кеннеди, как известно, любил выкурить сигару после обеда. Прошло часа два после перерыва, смотрю, Кеннеди начал ерзать в своем специальном кресле. Я знал, что у него периодически болит спина. Надо сказать, что в один из перерывов мы с Александром Акаловским, американским переводчиком Кеннеди, как люди курящие, договорились — если уж будет невмоготу, то закурим и в присутствии лидеров. Хрущев никогда не возражал, если рядом с ним курили. Пепельница на столе была, и в начале беседы мы с Акаловским выложили на стол свои пачки сигарет, но к самим сигаретам не притрагивались. Вдруг Кеннеди, обратившись к Акаловскому, попросил у него сигарету. Затем спросил Хрущева, не возражает ли тот, если он закурит. Никита Сергеевич, естественно, не был против. Тут мы с Александром тоже взяли по сигарете и закурили. Потом Кеннеди еще несколько раз стрелял сигареты у Акаловского.
Таким был первый день переговоров. Диалог лидеров был ровным, уважительным. Говорили о праве народов на самоопределение, о колониальной политике. К чести Хрущева скажу, что он держался дружелюбно. Подробно, как всегда, разъяснял Кеннеди свою точку зрения: так же как феодализм неизбежно заменил собой рабовладельческий строй, благодаря незыблемым законам общественного развития, а капитализм пришел на смену феодализму, так и социализм придет на смену капитализму. Кеннеди возражал, говорил о свободе выбора.
— А что если, к примеру, в Польше, — спросил он, — в результате свободных выборов к власти придет какая-то другая партия, а не ПОРП?
Хрущев в ответ доказывал, что такого никогда быть не может. Теодор Соренсен, ближайший помощник Кеннеди, в своих мемуарах пишет, как велико было искушение президента возразить Хрущеву, приведя в качестве примера события в Венгрии, но он все-таки решил этого не делать.
Вечером, гуляя по саду вокруг резиденции советского посла в сопровождении своих помощников, Хрущев начал пересказывать содержание беседы с Кеннеди, делиться впечатлениями. В какой-то момент он обратился ко мне:
— Я понимаю, если ты сейчас будешь делать запись; то завтра на переговорах просто заснешь. Так что сделаешь ее по возращении в Москву.
Наконец Хрущев закончил свой рассказ, и я с недоумением услышал его итоговое мнение о Кеннеди. Он сказал:
— Да, если сейчас у американцев такой президент, то мне жаль американский народ.
Я с этим согласиться, конечно, не мог. К тому времени я успел поучаствовать во многих переговорах и повидал немало государственных деятелей. Кеннеди произвел на меня очень хорошее впечатление, хотя я обратил внимание на то, что при встрече с Хрущевым он был несколько напряжен. Может быть, он чувствовал, что находится в обществе человека значительно более опытного. Но я ни разу не заметил, чтобы Кеннеди не мог сразу найти достойный ответ на то или иное высказывание Хрущева. В общем, мне показалось, что американский народ вовсе не вызывает жалости в связи со сделанным им выбором.
Отличительной чертой Джона Кеннеди я бы назвал его несравненное обаяние. В нем всегда чувствовалось отменное воспитание. В США не любят слова «аристократ». Там есть старые, славные семьи, которые, переехав в Новый Свет, и сделали из Америки то, чем она стала. Кеннеди — отпрыск одной из таких семей. Даже его одежда отличалась особым стилем — он носил однобортные пиджаки на двух пуговицах и, не следуя тенденциям классической моды, застегивал их на обе. Из-за ранения, часто его беспокоившего, он немного сутулился, и пиджак на нем слегка обвисал, но это придавало ему какую-то особую элегантность. Раскованная манера держаться также шла Кеннеди.
Недели через две Громыко выступил в МИДе на так называемом партактиве. Андрей Андреевич рассказывал о встрече Хрущева и Кеннеди в Вене. Говорил довольно долго. Приведу лишь одну его фразу:
— Словом, если попытаться образно выразиться, то это была встреча гиганта и пигмея.
