Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович
Как мы узнаем из книги М. И. Шахновича «Первобытная мифология и философия», «в австралийских мифах вместе с отождествлением людей и животных имеются поверия, что люди некогда были зверьми. Возможно, что в мифах различных племен об их предках – полулюдях и полузверях скрываются какие-то догадки о том, что человек вышел из животного мира. У индейцев северо-западного побережья Северной Америки распространено представление об общем происхождении людей и животных. В одном из мифов говорится, что когда-то земля была населена людьми-животными, которые впоследствии приняли форму людей и различных видов животных». И доктор Моро предстает перед нами сразу в двух ролях. Он ученый, взявшийся переделывать природу. Но, приняв на себя ее функции, он становится еще и Творцом – в самом общем, отнюдь не научном, смысле слова. На первых порах мы, впрочем, видим в нем лишь ученого. Своеобразные «тезисы» главы «Объяснения доктора Моро» были без подписи опубликованы 19 января 1895 года в «Сатерди ревью» – за год до предполагавшегося выхода романа – в форме научно-популярного очерка о неиспользованных возможностях пластических операций. Поэтому и соответствующую главу романа не следует воспринимать лишь как набор нужных автору фантастических допущений. Все, что Уэллс в ней пишет, он пишет совершенно всерьез. И так именно его поняли многие ученые, пока предел их фантазии не был поставлен открытием биологической несовместимости, приводящей к отторжению пересаженных органов. Вернее было бы даже сказать, не «предел их фантазии был поставлен», а «полет их фантазии на время заторможен», ибо, едва был осознан барьер несовместимости, начали предприниматься попытки его преодолеть, и в ряде случаев, как известно, они увенчались успехом. Тем более достоверными (хотя невозможность межвидовой пересадки органов была уже открыта) казались выкладки Уэллса некоторым ученым, оценивавшим их в ближайшие десятилетия после выхода романа. Собрание сочинений Уэллса, выпущенное у нас в 1930 году издательством «Земля и фабрика», отличалось одной важной особенностью: каждый научно-фантастический роман был снабжен предисловием ученого. «Острову доктора Моро» предшествовало предисловие известного биолога, в недалеком будущем (1935) академика ВАСХНИЛ, Михаила Михайловича Завадовского (1891–1957), который еще раньше успел обсудить идеи Уэллса в своей научной монографии «Пол и развитие его признаков».
Так вот что рассказывает и какими мыслями делится М. Завадовский в своем предисловии. «В 1919 году, весной, я был командирован Наркомпросом во главе группы молодых сотрудников для научной работы в известный зоопарк «Аскания-Нова», где занялся изучением причин развития различных органов у животных… Мне пришлось наблюдать, как при хирургической пересадке желез от одного животного к другому, от курицы к петуху и от петуха к курице, у бывшего петуха развивались признаки курицы, и обратно: у бывшей курицы под влиянием пересаженных ей семенников развивались признаки петуха. В зимний сезон не без труда разыскал я в Симферополе нужных мне для опыта бурых-куропатчатых итальянцев (кур) у разбитной сторожихи какой-то заброшенной дачи, большой любительницы всякой птицы. Ранней весной следующего года я пригласил свою птицеводку, добывающую себе средства к жизни еще прачечным делом, к себе в лабораторию взглянуть на то, что стало с ее питомцами. Когда она увидела мое довольно многочисленное стадо кур, фазанов и уток, бывших своих питомцев, в котором бывшие петухи имели оперение кур и за ними ухаживали нормальные петухи, бывшие же куры моей поставщицы с гордой посадкой несли петушьи гребни и петушье оперение и заливчато пели петухами, а бывшие утки щеголяли в пере селезня, моя птицеводка-прачка опешила, а затем экзальтированно заявила: „Вот это профессор! Настоящий доктор Моро из романа Уэллса».
Так я впервые узнал о существовании фантастического романа „Остров доктора Моро»». Последнее заставило профессора, узнавшего о романе Уэллса от «птицеводки-прачки», не только прочитать этот роман, но и сделать по его поводу несколько замечаний. Он отметил, что пересадка органов уже практикуется; более того, некоторые из них удается какое-то время сохранить вне организма, хотя эти пересадки возможны лишь в пределах одного вида. Впрочем, четверть века спустя после Уэллса М. Завадовский заговорил и о возможностях, которые тот не предвидел. Он усмотрел их в пересадке эндокринных желез. Потом выяснилось, что этот путь – тупиковый, но тем временем речь пошла о генной инженерии. Поэтому легко согласиться с автором статьи, по мнению которого «роман Уэллса остается фантастическим в смысле деталей, но основная концепция, что человек сумеет переделывать и перекраивать животных, уже не кажется нам только уделом фантазии: она находится в пределах трезвых расчетов ученого». Сказать, что энтузиазм Завадовского разделяли все его коллеги, значило бы погрешить против истины.
Самую осторожную позицию занял Виталий Михайлович Исаев (1888–1924). В своей книге «Пересадки и сращивания» (1927) он доказывал, что изменение внешних примет петухов и кур у Завадовского еще не означает изменения самой структуры их организмов. Как легко понять, Исаев не отнесся с большим доверием и к уэллсовскому «Острову доктора Моро». Свою книгу он открывал главой «Фантазия и действительность», где излагал содержание этого романа, а затем оспаривал его, хотя и в своем несогласии тоже проявлял известную осторожность. «…Есть ли какие-нибудь реальные основания для создания тех смелых построений, перед которыми не остановился полет фантазии Уэллса? – спрашивал автор. – К сожалению, – продолжал он, – мы должны сразу же разочаровать читателя отрицательным ответом. Но подходы к аналогичным вопросам, правда, еще очень далекие от опытов доктора Моро, у нас уже имеются». В заключение В. Исаев снова возвращался к роману Уэллса и снова вступал с ним в полемику. Главным аргументом на этот раз была мысль о том, что даже переливание крови опасно для организма и может привести к смертельному исходу. В те годы для подобного утверждения сохранялись еще известные основания. При том, что существование четырех групп крови было открыто уже в 1907 году и основных (хотя и не всех) опасностей, вытекавших из несовместимости подобного рода, можно было отныне избежать, еще один элемент несовместимости, так называемый резус-фактор, был обнаружен только в 1940 году…
Эта критика не заставила, однако, М. Завадовского как-либо пересмотреть свои позиции – ведь та исполненная надежд статья, которую он предпослал «Острову доктора Моро» в издании 1930 года, написана уже после книги В. Исаева. Как бы обрадовался Уэллс этой статье! Он и сам прекрасно знал, что пишет фантастические романы, но при этом буквально свирепел, когда кто-нибудь в очередной раз снисходительно называл их квазинаучными. Была, впрочем, в «Острове доктора Моро» и еще одна сторона, тоже связанная с наукой, но с другой ее, более идеологически значимой, стороной. К Моро можно отнестись по-разному, но не приходится отрицать, что его опыты и в самом деле отличаются невероятной жестокостью. Каждая его операция – это еще и истязание, отчасти сознательное: Моро верит в цивилизующую роль страдания. Дикие многочасовые крики оперируемых животных, а потом столь же страдальческие человеческие вопли, заставляющие стынуть кровь в жилах Прендика, на самого Моро не производят ни малейшего впечатления. Он абсолютно бесстрастен и нечувствителен к чужому страданию. «Изучение природы делает человека в конце концов таким же безжалостным, как и сама природа», – мимоходом бросает Моро в разговоре с Прендиком, и это сказано отнюдь не случайно. Напротив, это одна из ключевых фраз книги, причем объяснение ей надо искать не только в словах Уэллса о том, что в последние два года в Южном Кенсингтоне у него «возник какой-то подсознательный антагонизм по отношению к науке или, по крайней мере, к людям науки». Истинная причина таится глубже. Философскую основу «Острова доктора Моро» во многом составляет учение Томаса Хаксли о двух идущих в мире процессах – «космическом» и «этическом». Они противостоят друг другу. Космический процесс протекает без вмешательства человеческого ума и воли, он лишен каких-либо признаков этики или любых начал, привнесенных в мир человеком. Слово «космос» по-гречески означает «порядок», но оно давно уже утратило этот смысл. В конечном счете космический процесс разрушителен. Порожденный слепой природой, он толкает мир к самоуничтожению. Согласно законам термодинамики, он ведет к выравниванию температур, энтропии, означающей конец всего живого. И напротив, этический процесс, порожденный страстью человечества к выживанию, не только требует укрепления гуманизма и коллективизма (по теории Хаксли, человек лишь потому выстоял перед лицом природы, что нашел коллективные формы существования, невозможные без этического начала), но и послужит спасению мира: покоряя природу, человек непрерывно создает в ней все расширяющиеся «зоны порядка», противостоящие энтропии. Уродливое подобие человеческого общества, сложившееся на острове, заранее обречено на гибель. Ведь оно своим возникновением обязано не этическому, а космическому процессу. Моро, ведущий свои опыты без какой-либо общей цели, ради удовлетворения некоей, им самим не осознанной, внутренней потребности, олицетворяет собой космический процесс не только в его жестокости, но и в его бессмысленности. «Исходным материалом» для Моро служат звери, но «конечным продуктом» его лаборатории отнюдь не оказываются люди в полном значении слова. Приданные им вчерне человеческие черты не избавляют их от глубоко укоренившихся животных инстинктов. И эти инстинкты побеждают. Нужен только небольшой внешний толчок. Случайно отведав крови, услышав какие-то слова, несогласные с внушением Монтгомери, в распоряжение которого после операций поступают люди-звери, они возвращаются к своей животной природе. Уродливое подобие человеческого общества, созданное для этих уродливых человеческих подобий, немедленно рушится. Робинзонада – жанр популярный, и в ходе литературной истории она не раз превращалась в обыкновенный приключенческий роман. Теперь же она возвращается к своей философской первооснове. «Робинзон Крузо» был романом о ходе человеческой цивилизации, как ее понимал Дефо. «Остров доктора Моро», вобравший в себя многие черты приключенческого романа, в конечном счете тоже является романом о человеческой цивилизации. Первый роман был написан апологетом, второй – сатириком, прошедшим школу главного ненавистника Дефо – Джонатана Свифта. Ибо «Остров доктора Моро» – это все-таки роман не о противоестественном обществе, случайно сложившемся на отдаленном острове, а об обществе обычном, существующем на широких земных просторах. Роман лишь выявляет его внутреннюю, глубоко запрятанную противоестественность. Цивилизация шла кровавыми, страшными путями, и нет никакой уверенности в том, что она примет иное направление. Человеку и человечеству, наверно, не раз еще придется возвращаться в «Дом страдания» – операционную Моро. И может быть, – совершенно зазря. Но этот социальный роман еще и роман богоборческий. Иначе не все было бы сказано.
