Люсьен Лаказ - Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны
— Все в порядке, у меня нет времени, вы получите приказы.
Это был мой последний телефонный разговор в С…бахе: только я потянулся, чтобы повесить трубку, как мне ударило по пальцам, а на другой стороне стены открылась земля, взметнулись вверх черные облака и серая пыль со строительным мусором, кусками штукатурки и кусками металла.
Я послал моего брата завтракать, а сам ожидал его, наблюдая. Но он скоро вернулся, сказав мне, что внутренняя часть гостиницы опустошена, что жители деревни загрузили на свои тележки все, чем они дорожили более всего, и что исход уже начался бы, если бы огонь врага это позволил. Я в свою очередь тоже вышел. Впрочем, находиться на улице было не более опасно, чем в четырех стенах, ведь взрыв мог полностью разрушить их за пару минут. Печальное зрелище! Менее чем за пять часов веселая и процветающая деревня превратилась в груду дымящихся развалин.
Между тем интенсивность бомбардировки уменьшилась, и люди суетились уже со странным спокойствием. Все происходило как в кошмаре или в нереальном мире.
— Ну, стало быть, придется покинуть С…бах, — сказал я старому, крепкому и жилистому крестьянину, спорившему со своей женой, которая упорно настаивала на погрузке на телегу самых разных громоздких и странных предметов.
— Это Божья воля, — вздохнул он, — придется с этим смириться. Лишь бы только он оставил жизнь молодым. Мы старики, мы можем уехать.
Ах! Как хорошо я ее знал, эту мольбу «лишь бы только», я слышал ее сотни раз и еще чаще читал во всех письмах этих бедных людей.
— Лишь бы только мы смогли обрабатывать наши поля и сеять наше зерно! — говорили они вначале.
Затем:
— Лишь бы только мы сохранили наших животных!..
Позже:
— Лишь бы только не разрушили наш дом!..
Еще позже:
— Лишь бы только мы остались живы! Прочее, тем хуже, тем хуже! Кто-то оплатит ущерб.
И теперь это была самая последняя мольба:
— Господи, пусть наши дети останутся живы!
К пяти часам прибыл Бертон с письменными приказами.
«Переводчик-стажер Ронсер должен этим вечером прибыть в М…кур и позаботиться об эвакуации всех архивов своей службы. Капрал Р… (мой брат) останется в С…бахе до нового приказа, чтобы обеспечивать деятельность службу на границы».
— Не волнуйся из-за этого, — сказал я ему, — я попрошу капитана отозвать и тебя.
— Ах, нет, не нужно! — ответил он обиженно. — Впрочем, ты хорошо видишь, что это закончилось. Я собираюсь теперь заняться населением, его ведь нужно ночью эвакуировать. Командир будет доволен, что один из нас остался.
— В отделе сейчас не до того, — сообщил мне доверительно Бертон. — Капитан ужасно раздражителен, и офицеры хватаются за головы!..
Действительно немецкое наступление началось в Вердене и, капитан лучше, чем кто-либо другой, знал, какая потрясающая партия начала разыгрываться. Испытывал ли он некоторое удовлетворение, из-за того, что мог воскликнуть, мол, я это предвидел? Однако я не заметил ничего на его лице, измученном усталостью и тревогой. В этот час нам было не до маленьких проявлений личного тщеславия, и со всех сторон, из штабов дивизий и армии его забрасывали вопросами, на которые никто не мог ответить.
Затем работа возобновилась, возвратилась уверенность и, несмотря на массовые жертвы, жизнь, которая сильнее смерти, вновь пошла своим путем.
С…бах был полностью эвакуирован, мой брат присоединился ко мне в M…куре; мы нашли для жилья оставленную квартиру, что позволило нам организовать общий стол с Риттером и другими. Жизнь была терпимой, но мне не хватало определенности; я чувствовал себя лишним, меня бросали на всякие непредвиденные работы, подменяя кого угодно. Эти функции «мальчика на все случаи жизни» оставили в моей душе тусклые воспоминания и мало приятного; я не один раз получал выговоры и редко похвалы.
Ради справедливости должен заметить, что, если у меня в это время были приступы уныния и плохого настроения, к которым меня предрасполагал мой довольно раздражительный темперамент, это было не только из-за столь же мелочных личных причин, но и потому, что я очень хорошо понимал свою бесполезность. Мне, впрочем, всегда было по душе жить с некоторым риском, не потому, что я был особенно отважным или даже смелым. Как и Генрих IV, хотя и в ином виде, я поддавался страху, но старался всегда реагировать, победить в себе животный страх, и это мне, в общем, удавалось. Самое трудное мужество, без сомнения, мужество в одиночку. Я помню, что вечером к одиннадцати часам, когда я уходил из нашего бюро домой, мощные взрывы неожиданно потрясли городок. Похоже было, что враг впервые ударил из 180-милимметровок, один дом был разрушен сверху донизу, поднят вверх и распался как карточный домик. Снаряд пронзил его насквозь и взорвался в погребке. Выйдя на лестничную площадку моей квартиры, я заметил, что у меня перехватило дыхание.
— Ты, малыш, — сказал я себе тогда, — ты испугался, ты убежал без оглядки. Теперь ты в порядке и должен, не спеша, вернуться в бюро, со спокойным дыханием.
И я выскользнул в темную ночь. Два или три снаряда еще упали, но когда я вернулся, мое сердце уже билось как обычно. Возможно, это был единственный раз в моей жизни, когда я был действительно смел. Но еще больше, чем жить с риском, мне нравилось идти неизбитыми путями. Да и что может быть более иссушающим, будничным и доводящим до отчаяния, чем ежедневный разбор списков немецких потерь, которые регулярно до нас доходили.
Для этой чисто бюрократической деятельности у меня был один эльзасец, который был намного моложе меня и, пойдя в армию добровольцем в 1914 году, уже получил нашивку младшего лейтенанта.
— Да что тут хитрого, — говорил порой один или другой, потому что и среди нас были завистники, — что тут хитрого: чем ближе к солнцу, тем теплее греться в его лучах.
Поговаривали, что Карель, как личный секретарь большого начальника, воспользовался этими милостями. Они забывали, что чтобы привлечь внимание столь же беспристрастного человека, как капитан, были нужны особенные качества. Реалист до глубины души, абстрагирующийся от любых личных чувств, наш шеф признавал только один критерий: результат работы, и поэтому я всегда считал его в высшей степени справедливым человеком.
Итак, у Кареля было основное качество: его присутствие в бюро почти избавляло нас от поисков каких-либо данных, так как он был наделен феноменальной памятью и знал немецкую армию лучше чем кто-либо. Он все знал о каждом полке, не только в какой корпус и в какую дивизию он входит, но и понесенные полком потери, самую последнюю численность личного состава, место дислокации, и имена всех командиров, которые командовали этим полком с 1 августа 1914 года. Он знал боевые порядки и боевые расписания всех фронтов со всеми последовательными перемещениями всех частей. Для него не было тайн в вопросах вооружения, оснащения, снабжения, так как все то, что он прочитал и услышал хотя бы раз, врезалось ему в память и раскладывалось по полочкам в его голове. И при первом обращении из него прямо фонтаном били знания.
